– Я давно мечтал я о тебе, Ариадна, я пресыщен афинянами, коих по приказу отца твоего мне приводят на съедение.

После чего хватает меня руками и…

Я кричу, раскрываю глаза. Ночь на исходе, скоро рассветет. Бешено колотится сердце, дрожат руки. Что бы могли означать эти странные перевоплощения: Тесей – отец – Минотавр… А пропасть, а узкая веревочная лестница, доходящая до дна? Так и не сумев найти объяснение, встаю с кровати и, захватив с собою сосуд с целебной мазью, быстрым шагом направляюсь к Лабиринту.

Следуя по белеющей в темноте нити Ариадны, юноши вынесли меня из Лабиринта, положили на траву. Как долго был я без сознания? – Должно быть, целый день, потому что в Лабиринт зашли мы ранним утром, когда же я очнулся, покрасневшее, потерявшее жар солнце подходило к земле. Кровь из раны на бедре уже не лилась, поверх нее было наложено какое-то снадобье, благовонное и приятно холодящее. Рядом со мной на земле сидела Ариадна. Прикрыв глаза и поводя головой вперед-назад, произносила какие-то слова, вернее, неизвестные мне звукосочетания. Возможно, это были заклинания, без которых ране не зажить.

– Милая, ты умеешь исцелять раны – кто тебя этому научил?

Но оставив слова мои без внимания, Ариадна продолжала произносить магические фразы. Что ж, пусть занимается своим делом, я же займусь своим.

– Ты и ты, – подозвал я двух юношей, – быстро соорудите носилки и отнесите меня на корабль. – Вы, – обратился к двум другим, – живо поднимайте якорь, мы отходим. – Вы же, – приказал оставшимся двоим, – увесистыми камнями прорубите в рядом стоящих кораблях днища.

Теперь мне следовало решить, как поступить с Ариадной – взять с собой или оставить здесь, на Крите. Второе, конечно, предпочтительней, ни к чему она мне дома, в Афинах. Да и я не тот муж, что ей нужен: беспокоен, непоседлив, непостоянен. Но как преподнести это деве, в меня влюбленной, к тому же спасшей мне жизнь…

Закончив заклинания, Ариадна открыла глаза, ласково прошлась по мне взглядом.

– Ты пришел в себя, любимый, я так счастлива…

– Ариадна, – начал я, и в нерешительности закашлялся. – Мне думается… более того, я уверен, что тебе, царской дочери, деве необычайной красоты… – опять закашлялся, соображая, каким быть продолжению, – …избалованной вниманием достойнейших мужей критских и заморских … – и собравшись духом: – тебе лучше будет остаться здесь, на Крите. Ведь я не смогу дать тебе того, чего ты… Нет, не так. Со мною ты не сможешь обрести… Не будешь счастлива.

Слыша себя со стороны, я не мог понять: почему я, Тесей, чья уверенность в себе никогда, ни при каких обстоятельствах не давала сбоев, бормочу что-то отрывистое, невразумительное. Что так повлияло на мой разум – неужели кровавая схватка с Минотавром?

– Нет и нет, не желаю это слышать! – гневно вскричала дева. – Здесь, на Крите, я не останусь – или взойду с тобой на корабль, или…

Она замолкла на мгновение, и я успел подумать: что «или»…

– … или же здесь, на глазах твоих, тем же мечом, от которого пал Минотавр, лишу себя жизни.

В голосе Ариадны было столько силы и решимости, что не приходилось сомневаться: ее угроза – не пустые слова, она способна сделать это. Я пожал плечами.

– Будь по-твоему, милая, поплывем в Афины вместе.

Подобно солнца лучам, разорвавшим темные тучи и излившим на землю свет, радостью воссияло ее лицо.

– О, Тесей, возлюбленный мой!

На третьи сутки пути наш корабль пристал к небольшому необитаемому острову – наполнить емкости свежей пресной водой и, если повезет, раздобыться дичью. Юноши, вооруженные острыми камнями и единственным мечом, девушки с кувшинами на плечах – пошли вглубь острова.

Благодаря снадобью, не позволившему ране загноиться, а главное, богатырскому своему здоровью Тесей чувствовал себя вполне сносно, хотя, не настолько, чтоб бегать по горам и предгорьям в поисках дичи. Опираясь на мое плечо, сошел он на берег и, дойдя до дерева с широкой густой кроной, обессиленный, опустился на землю. Пот струился по его бледному лицу, черные кудри прилипли ко лбу, но глаза излучали радость – еще бы, скоро он ступит на родной берег, и по всей Греции, по всему Средиземноморью разнесется весть о беспримерном его подвиге.

Вскоре, полуденным солнцем разморенные, рука в руке, мы заснули.

Мне приснилось.

Я – хозяин харчевни, расположенной у обочины пыльной дороги, что на выезде из полиса. У меня семья – бесформенная голосистая жена и множество разновозрастных детей, все они помогают мне в хлопотном моем деле. Однако, дело идет не лучшим образом – слишком велики налоги, взымаемые властями в казну полиса. Мне приходится экономить на всем, и даже на прислуге; я тружусь без выходных, без передышек, тружусь на износ. Рабочий день начинается задолго до восхода солнца. Ото сна восстав, впрягаю в телегу осла и еду в ближайшую деревню за продуктами; днем, и до самого позднего вечера разношу по столам еду и питье. Еще я разрезаю бревна и рублю дрова для печи; добываю огонь и разжигаю печь; еще чиню все то, что требует починки; еще разделываю привезенные из деревни свиные и бараньи туши. Но и это далеко не все. Еще я веду книгу прихода и расхода, еще переругиваюсь с женой, ну и конечно, слежу, чтоб не в меру шустрые посетители не покинули таверну, не расплатившись. Всего не перечислить. Готовит еду жена, ей помогает средняя дочь; старшая дочь – она чуть смазливей средней – собирает со столов грязную посуду и относит к близлежащему ручью, там выдраивает ее губкой из морских водорослей. Сын, которому без малого восемь, убирает вокруг харчевни и ухаживает за живностью – курами, гусями, индюками, а также за ослами – двумя нашими и теми, на которых приехали посетителей. Сын шестилетний – у него не по-детски серьезный взгляд – тоже при деле: приглядывает за дочкой самой меньшей, которой всего год.