Существа не имели одежды и были совершенно наги, невзирая на очевидную свою разумность. Однако наготу их можно было уподобить той, коей наслаждались до грехопадения Адам и Ева. И потому Феодул положил себе впредь не смущаться их наготой.

Наконец всеобщий крик, или, вернее сказать, рев, смолк, и вперед выдвинулся огромный человекозверь с умным бородатым лицом. Он заговорил отрывисто и громко, обращаясь к Феодулу. Непостижимым образом речь его, как и тело, состояла из элементов человеческих и звериных. На каждые два человеческих слова у него приходился один короткий лай. Разумные слова и собачий лай чередовались между собою, порождая самое странное сочетание звуков, какое только доводилось слышать Феодулу. Впрочем, поприслушавшись, он пришел к выводу, что разобрать, о чем говорит удивительный бородач, вполне возможно, поскольку человечья составляющая его речи звучала как искаженная латынь; песьей же составляющей можно было пренебречь.

– Каковата причинность ар-р! Приходиша землята ар-р-гав! Чужото ибо гав-гав! Убоина, но гостевата р-р! – произнес человекозверь, любезно скалясь и выговаривая каждую фразу нарочито медленно.

Феодул приободрился и вежливо отвечал, пытаясь во всем подражать бородачу:

– Причината невзгодность р-р-р! Злобната судьбинность гав-гав! Правдивость гониша гав! Странничаю во имя Божье!

К последнему слову Феодул из благочестивых соображений решил не прибавлять песьего лая, поскольку надеялся, что его поймут и так.

И действительно. Человекозвери проявили куда больше учтивости, чем можно было ожидать, видя их страхолюдность. Шлепая ладонями рук и ластами ног, они загомонили, утешая Феодула и приглашая погостить у них, сколько он захочет.

Женщины, которых можно было распознать по грудям, четырем большим и еще паре маленьких на животе, а также по длинным косам, тотчас развели в одной из ям огонь и принялись готовить в горшке какое-то варево, имеющее острый запах моря. Феодул с подозрением понюхал горшок, но звероженщины усмехались ему так ласково, кивали так ободряюще, что он наконец решился попробовать.

Похлебка, приготовленная из рыбы, моллюсков и водорослей, оказалась, к его удивлению, даже вкусной, не говоря уж о ее целебном свойстве питательности, так что вскоре Феодул уже вылизывал дно горшка, а звероженщины, толпясь рядом, весело лопотали и со смешливым намеком подталкивали друг друга в бок кулаками.

– Вкусновато, – сказал Феодул, возвращая им пустой горшок и обтирая лицо ладонью.

Они засмеялись, а одна даже забила в ладоши, в то время как пожилая звероматрона погрозила хохотушке пальцем.

Феодул испросил дозволения переночевать в одной из ям. Зверочеловеков удивила и озадачила такая просьба, однако дозволение было дано, и остаток дня Феодул, сопровождаемый десятком любопытствующих, обустраивал себе временное пристанище: таскал тростник и траву, укладывал поверх ямы ветки. Псоглавцам, привыкшим спать на голых скалах, все эти приготовления были в диковину.

Завершив работу, Феодул вежливо попрощался с гостеприимными хозяевами, нырнул в яму, улегся на тростниковое ложе, положив мешок с добром себе под голову, а серебряный крест – рядом, на руку, чтобы и во сне обнимать его тем самым уберегая от внезапностей.

Еще долго он слышал наверху разговоры и тяжкое шлепанье массивных тел; не раз он чувствовал на себе взгляд. Псоглавцы потихоньку наблюдали за ним, заглядывая в прорехи между ветвей. Впрочем, любопытство их было вполне доброжелательное.

Решив, что вреда от этих заглядываний не будет, Феодул мирно заснул.

Человек обладает бессмертной душой, а животное таковой не обладает. Это очевидно и не нуждается в доказательствах.

Но в таком случае насколько причастны бессмертию псоглавцы?

После долгих размышлений Феодул пришел к выводу: настолько, насколько являются людьми. Что псоглавцы отчасти обладали человеческой природой, для Феодула не подлежало сомнению: живя среди них, он имел возможность в этом убедиться.

Так, некоторые элементы, составляющие их наружный облик, принадлежат людям: руки с пятью пальцами, ушные раковины, бороды у мужчин и косы у женщин. Что до женских грудей, то их количество следовало бы отнести к природе животной; однако определить натуру их формы Феодул, блюдя целомудрие, не решался.

Иные нравы псоглавцев были звериные, иные же – совершенно человечьи. Встречались и таковые, что в обычаях как у людей, так и у животных. К числу последних Феодул отнес соперничество двух и более зверомужчин ради благосклонности одной и той же миловидной псоглавицы – миловидной, разумеется, с их точки зрения. Или, к примеру сказать, привязанность к своему потомству, которой отличаются также большинство людей и все животные, кроме зайцев.

Эти общие для человеков и зверей черты некоторое время были предметом напряженных раздумий Феодула, но в конце концов он посчитал, что лучше определять их как адские. Таким образом, доля человечности в структуре псоглавьей природы существенно возрастала.