Две великие крайности: «природа и я» и их производные «жизнь и искусство» не противостоят друг другу, а находятся друг с другом в теснейшей связи. Без природы и жизни «я» и искусство немыслимы. В те мистические часы, когда «я» в великой всеобщей любви сливается с природой и Вселенной, в эти часы глубочайшей самоотдачи и происходит зачатие творческих идей, которые затем по непонятным законам овладевают тайной формы, дабы наконец родиться в миг внезапного вдохновения. Правда, это все еще только расплывчатые или грубо очерченные идеи, но они уже ясно указуют общее направление или все еще медлят в нерешительности; тем не менее они уже существуют, и их становление уже невозможно пресечь.

Если часы зачатия для «я» редки, то неутомимое восприятие, оформление, расчленение и упорядочение явлений бытия – непрекращающийся процесс в самом «я», начинающийся при первом пробуждении ребенка и заканчивающийся лишь со смертью. Результат этого процесса – мировоззрение, мировосприятие художника. И в самом чистом и прозрачном виде – человечность. Все это и питает творческую идею. Она нуждается в такой пище, чтобы стать произведением искусства.

Законы, по которым из идеи возникает произведение искусства, теперь уже не погружены во мрак. Хотя их первопричина, как и первопричина всего на свете, недоступна людям, но некоторые их проявления вышли из мрака на яркий свет познания и могут применяться вполне осознанно. Их называют по-разному: стиль, закон композиции, организация пространства, творческая манера и прочее, влияние этих законов изучено и понято; уже говорят о контрастном воздействии, расположении объемов, органичном построении, об объемном и плоскостном изображении, о законах контраста и нюансов, Ренессансе, классицизме, импрессионизме, экспрессионизме и т. д.

Именно здесь и проходит водораздел. Хотя произведение искусства идейно и материально связано с природой, оно не является простым ей подражанием. В то время как в самой идее на первый план выступает творческое начало в человеке вообще, при придании идее конкретной формы начинает влиять индивидуально-творческое начало. Нужно еще раз подчеркнуть, что в любой идее уже содержится определенная форма, потому что для каждой идеи существует лишь одна совершенная форма. И если удается ее воплотить, то художественное произведение живет вечно. «Илиада» и «Одиссея», «Дон Кихот», «Божественная комедия», «Фауст», скульптуры Эллады, фрески Рафаэля, произведения Микеланджело, Кёльнский собор, Акрополь, древнеегипетские храмы.

Дефиниция и классификация искусства по его внешним признакам – подразделение его на классицизм, романтизм, реализм, натурализм, экспрессионизм, не говоря уже о кубизме, футуризме и дадаизме, – вызывает только смех у сведущих людей. Лишь бравые профессора, получившие искусство в наследственную аренду и полагающие, что они умеют ему порционно обучать, лишь ремесленники от искусства в худшем смысле этого слова и фантазеры могут всерьез воспринимать подобную рубрикацию, без которой, им кажется, не обойтись. А вот к художнику, который в нее верит и воспринимает ее всерьез, следует отнестись с подозрением: он считает форму чем-то внешним и поэтому далек от понимания сущности. Это заметно и по нашему времени, в котором народилось множество «измов». Но появляется исключительно мало подлинных произведений искусства. Нельзя не признать, что в любую эпоху ее единообразие, сходные переживания, сходная интеллектуально-душевная структура, сходное мировоззрение, сходная близость к природе, а в целом сходное отношение к жизни приводят и к известному сходству и единообразию творческих идей, а через них – к формальному сходству, которое носит название «стиль». Но раньше эта классификация предпринималась лишь последующими поколениями, в то время как ныне сначала изыскивают название и определяют внешние признаки какого-то направления и только потом оно получает право на существование. Но ведь в искусстве действует лишь одно правило: полная гармония между формой и содержанием.

Несмотря на то что природа в виде зимних закатов, июньских лунных ночей, унылых октябрьских листопадов, ясных сентябрьских дней с ярким многоцветьем умирающего леса, едва набухшими почками при вечернем освещении в начале весны, бронзовыми от загара пастухами на выжженных солнцем лугах Кампании, как бы вросшими в землю фигурами крестьян Нижней Саксонии зачастую создает впечатление глубочайшей гармонии и этим потрясает, все же она в очень редких случаях может быть без изменений использована для произведений искусства. Напротив, многое из того, что в природе прекрасно, не вызвало бы того же отклика, будучи изображено рукой художника. Это чувствует даже дилетант, когда он, глядя на буйство красок солнечного заката, говорит: «Если это написать на холсте, никто не поверит», причем слово «поверить» – лишь легкий намек на то, о чем говорилось выше. Любой человек органами чувств связан с природой и способен ее чувствовать. Но у человека творческого к этой способности добавляется творческое начало, то есть чувство формы. Он не просто смотрит, он – видит.

Он видит в частном не только частное, но и всеобщее. И значит, в дереве – не просто отдельное дерево, а дерево вообще, дерево по Платону, то есть саму идею дерева; в слезах женщины, оплакивающей сына, он видит воплощение материнского горя, в резком броске боксера на ринге – проявление силы, в мечтательной задумчивости девушки – бутон невинности, в объятиях двоих – любовь.

Все случайное или мешающее, часто одновременно присутствующее в природе, им устраняется или же гармонично включается и подчиняется общей идее, существенное же четко выделяется, а нечто новое и необходимое добавляется. Природа – это тот материал, из которого возникает произведение искусства, точно так же как из глины под руками скульптора возникает скульптура. Эти слова не преуменьшают значение природы, а только его подчеркивают.

Для наглядности здесь приводятся три скульптуры профессора Антона Грата из Вены и имеющиеся фотографии натурщицы, служившей моделью для этих скульптур. Из сравнения их ясно следует, что просто фотография не создает произведения искусства, хотя и ей часто нельзя отказать в способности вызвать художественное переживание.

Посмотрим на скульптуру «Даная» и на фотографию модели. Поза скульптуры гораздо компактнее, поскольку ее линии сближены; ноги не свободно раскинуты в стороны, как у модели, а согласованы с очертаниями верхней части тела и рук. Несколько дряблая грудь модели изображена девически упругой, рука, на которую Даная опирается, очерчена более мягко, особенно заметно, что ее внешняя линия имеет продолжение в копне волос, благодаря чему лучше выражена готовность отдаться. Мизинец левой руки у модели кокетливо отставлен, у статуи соединен с остальными пальцами, и вся рука от ладони до плеча представляет собой мягко изогнутую линию, которая изящно и округло переходит от ладони к лицу, чтобы затем слиться с абрисом волос и правой руки. Посмотрим, как изломана эта линия у модели. Колени у скульптуры немного больше раздвинуты, тело ее более округло и, что удивительно, именно из-за этого кажется девичьим, она, как бутон цветка незадолго до раскрытия, полна ожидания и готовности отдаться, что особенно ясно выражено в мягких очертаниях ее лица.

У модели «Европы» вновь бросается в глаза увядшая грудь, некрасиво согнутая рука, неизящная линия левой ноги, закинутой на правую, и скучающе-кокетливое выражение лица. Напротив, как наполнено жизнью правое бедро статуи, как пластична форма правой руки, под прямым углом опирающейся на левое бедро и образующей прекрасную параллельную линию с линией другой руки и правой ноги. Слишком изогнутая линия талии устранена. Грудь статуи более упруга, лицо, линия затылка – все изменено. В то время как модель полулежит в явно неестественной позе, статуя почти в той же самой позе кажется вполне естественной.