Шрифт:
– Покурим, может? – отец немного нервничает и привстает.
– Я… Я позже, - отрицательно мотаю головой.
Отец пожимает плечами. Сначала садится обратно, потом вздыхает и все-таки уходит.
Как только он выходит из кухни и исчезает в комнате, я перехожу в лобовую.
– Что у тебя с деньгами?
– Да есть деньги, Дим, ты не переживай.
– А почему тогда в прихожей обои отваливаются?
– Сделаем. Времени не было.
– Мам, что с деньгами?
– Господи, ну Дима, - тупит взгляд. – Ну, отложила я маленько, вдруг что. Ну, и отцу лекарства там нужны. Ну, и…
– А тебе ничего не нужно? Не проси меня врать, что ты прекрасно выглядишь.
Молчит. Смотрит в окно.
– Постоянно? – киваю в сторону комнаты.
– А что я могу сделать, - пожимает плечами. – Врачи говорят, нельзя, а ему разве докажешь.
Киваю. Провожу ладонью по лицу. Мелкая морось на окне. Когда я только приехал в метрополию, мать отправляла мне деньги, потому что знала, что я уехал учиться, и у меня в кармане ни гроша, и мне может быть хреново. Возможностей для заработка в большом городе всегда немеряно, и я старался тянуть, что мог. Только большого везения не было, и меня пару раз прилично киданули на деньги, но жил я не на съеме, а в общаге, и с голоду подохнуть не вышло. В итоге, те же деньги, что отправляла мне мать, я в какой-то момент стал отправлять обратно, приписывая и договаривая в телефонных разговорах, что все пошло на подъем, и что мне попалась удачная стажировка. По факту, до реальных финансовых подъемов было далеко, и я перезанимал, чтобы не похудеть в минус и отправить матери немного больше, потому что знал, что она была не только отправителем денег, но и первоисточником. Она работала всегда. Отец, как это ни печально, всегда был забулдыгой. До какого-то периода он работал и приносил деньги, потом у него был основательный, многомесячный загул, и стоял вопрос о разводе, но после долгих пересудов все наладилось. И уже через какое-то время благополучного сосуществования, он, выйдя на пенсию, практически отказался работать. Брал какие-то заказы по ремонту машин, время от времени пропадал в гараже, где, мне кажется, было больше водки, чем машинного масла и бензина. И то, как сейчас сложилась их с матерью жизнь, у меня удивления не вызывает. Говорить с отцом? Никакого толку. Как-то заставить его пересмотреть отношение? Вряд ли выйдет. Он был прощен после того, как несколько раз избил мать, когда я был совсем мелким. Был прощен после жутких затяжных блядок и залета какой-то телки из другого региона, на аборт которой ему пришлось скинуться с двумя другими коллегами, которые драли ее в одну ночь. Все это было непонятно и недоступно мне, когда я был ребенком и подростком, но сейчас я осознаю масштаб тех деяний, что совершил когда-то отец, и мне искренне жаль мать, но она, видимо, не могла действовать иначе. Не могла уйти. Да и путей было немного. Видимо. Отец стар. С него ничего не спросить. Да и желания нет. Выбор сделан для каждого.
– Позже…- запинаюсь, потому то мне вдруг кажется неуместным то, что я хочу сказать.
Мать вопросительно смотрит на меня.
– Нет, ничего такого. Ты-то как себя чувствуешь? По телефону все не поймешь…
– Да, нормально. Спину вылечила, болей больше нет. Тебе спасибо, сам знаешь.
– Чушь, - отмахиваюсь. – Главное, что у тебя все нормально.
– Я скучаю иногда так… - мать вздыхает. – Хотя, прости, это не надо говорить.
– Я редко звоню, - констатирую факт, тупо вперившись в потертую скатерть. – Обнови квартиру. Здесь тускло. Тебе нужно больше света. Хочешь, я сам организую ремонт? Найму ребят, и…
– Нет, Димочка, я все сделаю. Деньги твои лежат, я на следующей неделе поговорю со знакомыми, тут ходят мастера…
– Таджики что ль?
Мать пожимает плечами.
– Да, какая, в сущности, разница?
– Есть разница, - бурчу, хотя мне, по большому счету, безразлично, кто тут будет проводить ремонт.
– Ну, не знаю, - мать качает головой, и я обращаю внимание на покраснение на ее шее; нервы; гормоны? «Щитовидка»?
Отец возвращается на кухню. Вроде как бодрый, подтянутый, почти не прихрамывая, хотя это в его привычке.
– Ну что, какие планы-то на отпуск, Димка?
Делает вид, как будто ни в чем ни бывало. Как будто не понимает, что, наиболее вероятно, меня интересовало. Безмерно тактично. Мерзко.
– Да так, пройдусь. Пообщаюсь. И все. Ничего серьезного.
Говорю осторожно, обрывочно, выбирая слова. Пожимаю плечами.
– Ты, наверное, не спал всю ночь, в дороге был – тебе бы отдохнуть, - вздыхает мать.
– Не, мам, я нормально выспался перед отъездом. Разбудил вас только рано, да? – немного рассеянно.
– Да что ты, мы уже вовсю проснулись, - махает рукой отец. – Может, все-таки покушаешь-то с дороги?
– Да нет. Вообще, я бы побыл у вас немного и прошелся кое до кого…
– Ну, ты хоть к Жорке-то зайди, постарайся, - хорохорится отец. – Сто лет не виделись.
– А он все еще здесь? – удивленно вскидываю брови и понимаю, что сболтнул лишнего, что это звучало довольно оскорбительно, но никто не подает вида, только мать уводит взгляд в окно.
– Ну как-то, - отец разводит руками и кладет их в карманы темно-синих спортивных штанов; правый карман подшит.
– Я у вас заночую?
– Господи, а куда ж ты еще собрался? Конечно, - мать заметно нервничает от этой реплики; покраснение выросло. – Во второй комнате, постелю тебе.
– Как в лучших домах Лондо’на, - широко улыбается отец.
Я подумывал прихватить с собой бутылку «белой кобылы», но почему-то в последний момент поставил ее обратно на полку. Сейчас я понимаю, что так лучше. Отца не узнать. Отец спивается. Мать почти та же, только слабее, старее, чувствительнее.
В доме на другой стороне улицы живет одна моя знакомая. Жила. Не знаю. В доме, напротив которого я стою, живет Жора – мой двоюродный брат. Его родители умерли относительно недавно, и он живет в их квартире. Жора всегда внушал мне некоторое доверие – черта, свойственная крайне малому количеству знакомых мне здесь людей, - и именно поэтому я был искренне удивлен тем, что он еще здесь.
Мне несказанно везет, потому что Жора выходит из подъезда. Выходит ровно в тот момент, когда я перестаю пялиться на ржавый балкон и разбитое стекло окна на пятом этаже и делаю первый шаг в направлении двери в подъезд.