– В Лондоне, в Варшаве, на Ривьере… – Он задумался. – Ну, в Риме и Париже, конечно. И все. Я редко выезжал из Версаля.

– Здесь не стоит долго оставаться, – твердо сказала Хелен. – Сестра Луиза…

По ее тону я заключил, что летунья согласилась с необходимостью примирения.

– Да, Хелен?

Видимо, и бывшая баронесса пришла к тому же решению.

– Никто в вашем монастыре не знает о… личности Маркуса?

– Нет, – твердо сказала Луиза. – Мы порой принимаем девочек-сирот, это долг любого монастыря. Решение принимаю я лично, и это не первый случай.

– Сестра-настоятельница, а вы уверены, что никто не заподозрил… ну, что это не совсем сиротка?

Луиза помолчала, вопрос был явно болезненный.

– Не знаю. Мне кажется, что некоторые сестры поглядывали на мальчика… с удивлением, быть может. Ему не всегда удавалось вести себя адекватно. Но даже если подозрения и возникли, то полной уверенности ни у кого быть не может. Я выделила Маркусу отдельную келью и назначила одиночное покаяние. Пустила слух, что… что девочка согрешила с родным братом, пришла к нам замаливать грехи, и до полного раскаяния ее не стоит тревожить.

– Ну и затейницы вы, святые сестры, – вздохнула Хелен. – Луиза, можно было придумать не столь интригующую историю?

– Прятать большой скандал надо в скандале мелком! – отрезала настоятельница. – Пусть лучше сестры полночи перешептываются о всяких гадостях, чем зададутся вопросом, девочка ли пришла в монастырь!

Спорить тут было бесполезно. Я был вполне солидарен с Хелен, тут стоило придумать историю простую и незатейливую, но что уж теперь?

– Ладно. Этого не изменить, – решила летунья. – Пока нас не ищут, это уже прекрасно. Завтра утром мы сядем в планёр… и отбудем на материк.

– Вчетвером?

Хелен вздохнула.

– Да, сестра. Я не в восторге, скажу прямо, в планёре лишь два кресла. Но есть грузовой отсек, а перелет небольшой, дотянем на одних толкачах.

Луиза молча обдумывала сказанное.

– Почему не морем, паромом?

– Потому что в небе мне никто не указ, настоятельница. Там не бывает ретивых чиновников, солдат, любящих притиснуть девочку в угол, и прочих ненужных проблем. Довезу я всех, Маркус и Ильмар подтвердят.

– Она довезет, – немедленно согласился Марк.

Видимо, сестра Луиза сочла разговор законченным. Набросила платок, укрывая голову, кивнула Марку:

– Пойдем, сестренка…

Молодец, уже входит в роль. Только куда они собрались?

– Мы будем ночевать в монастыре, – не терпящим возражений голосом пояснила Луиза. – Мне надо оставить распоряжения сестре-экономке, привести в порядок бумаги и вещи. Я ведь ухожу навсегда.

– И все-таки… – начала Хелен.

– Пойдем, Маркус!

Мальчик со вздохом поднял платок, стал повязывать. Луиза молча помогла ему, спросила, не глядя на летунью:

– Нам прийти утром?

– Да. В шесть.

– Маркус не выспится.

– Зато голову сбережет. Не стоит тянуть.

– Мы придем в половине седьмого, – решила Луиза. И, взяв Марка за руку, потянула к двери.

– Семени помельче! – посоветовал я мальчику, когда тот на миг обернулся. – И глаза потупь.

Едва дверь за ними закрылась, как Хелен издала тихий, придушенный вой:

– Старая дура… сумасшедшая святоша… наивный щенок…

Мечущаяся по комнате летунья сама казалась безумной. Я не рискнул ее останавливать, пусть сбросит пары.

– Я ее в грузовой отсек посажу, чтоб он под ней, толстозадой, провалился… Вот ведь… урвала свой шанс, зараза!

– О чем ты? – спросил я, продолжая держаться на безопасном расстоянии.

Хелен села в кресло, провела по лицу ладонью. Попросила:

– Дай чего-нибудь выпить, Иль…

– Ничего уже нет. Подожди, я позову слугу…

– Коньяк! – велела летунья.

Я позвонил, через минуту пришел заспанный, но любопытный слуга. Едва заметно покосился на растрепанную, красную Хелен, выслушал заказ и удалился.

– Подумал, что мы тут с монашками оргию устроили, – предположил я.

– Да пусть хоть что подумает… в Миракулюсе затейников много.

Когда слуга принес маленькую бутылку «Реми», я разлил коньяк по бокалам и решился спросить:

– Откуда ты знаешь эту монашку?

– Мир тесен, Ильмар… – Хелен покачала головой. – Да и знаю-то я ее… чуть-чуть. Когда стала в свете появляться, она уже в религию с головой нырнула.

Одним глотком осушив бокал, летунья удивленно произнесла: