В КГБ формы у оперативников не было, но отличительные признаки все-таки были. Почти все мужчины носили зимой хорошие ондатровые или пыжиковые шапки и мохеровые шарфы в красную клеточку. Вряд ли это было указание начальства, скорее мода и признак состоятельности. Но главное их отличие – пустые руки. У них в руках никогда ничего не было, кроме разве собственных перчаток.

Есть и еще один способ проверить их – попробовать сфотографировать. Они боятся фотоаппарата как черти ладана. Свое лицо они берегут от фотокамеры, как честная девушка невинность, понимая, что если их хоть раз сфотографируют для публики, то на оперативную работу они могут больше не рассчитывать.

Мы этим однажды воспользовались. Один чекист повадился ходить в палисадник перед нашим домом по малой нужде. На замечания он, выражаясь языком милицейского протокола, не реагировал. На прохожих внимания не обращал. Милиции не боялся. Тогда мы сфотографировали его через окно, и его как ветром сдуло. Больше он туда писать не ходил.

Иногда случались с ними стычки. Как-то в одно декабрьское воскресенье мы с друзьями решили отвлечься от диссидентских дел и пошли кататься на лыжах в Орехово-Борисово. Пока мы шли по дороге, чекисты следовали за нами на небольшом расстоянии, но когда мы, остановившись на краю заснеженного поля, стали надевать лыжи, они оказались рядом. У них лыж, разумеется, не было. Но разве это наши проблемы? Едва я надел лыжи, они встали на них сзади, не давая мне тронуться с места. Назревала драка, к которой я был готов. Нас было семеро, их – трое. Друзья приготовились поддержать меня, но в этот момент я сообразил, что за драку мне, скорее всего, не будет ничего, а у друзей моих будут крупные неприятности – на них могут завести административное, а то и уголовное дело. Поэтому я от своего намерения отказался, но известил чекистов, что в наказание я от них сбегу. Именно от них, в их смену. Они только усмехались.

Все пошли кататься, а мы с Аллой Хромовой вернулись в дом жившего неподалеку Юры Ярым-Агаева [34] варить глинтвейн, писать письмо Андропову и ждать наших друзей с лыжной прогулки. Письмо получилось веселое: я просил председателя КГБ СССР снабдить своих сотрудников лыжами, чтобы они могли поддерживать свою спортивную форму и не мешали диссидентам вести здоровый образ жизни. Позже парижская газета «Русская мысль» напечатала это письмо под заголовком «КГБ и спорт».

Обещание свое я вскоре сдержал. Именно в их смену я скрылся от слежки. Жил я тогда у моего друга пианиста Димы Леонтьева на Новоалексеевской улице рядом с метро «Щербаковская». Я переехал к нему экстренно сразу после обыска у меня в Астаховском переулке. Моя квартирная хозяйка-алкоголичка смущенно и испуганно попросила меня съехать, а соседка, бывшая кадровичка, которую я регулярно лечил от гипертонии, была оскорблена тем, что я оказался несоветским человеком.

Квартира у Димы была в первом этаже дома-башни, окна выходили во двор. Они были забраны решетками, как это принято делать для защиты от воров во многих московских квартирах на первых этажах. Гэбэшники ездили тогда за мной на одной машине, которую ставили во дворе носом к подъезду. Они понимали, что выйти я могу только отсюда. Но они не учли разницу наших габаритов. Решетки на окнах представляли собой частые стальные прутья, выходящие «лучами» из «солнышка» в нижнем углу окна. Через решетки было не протиснуться, но однажды я попробовал просунуть голову в полукруг, и у меня получилось. Правда, обратно я втянул ее с большим трудом, оцарапав уши. Как-то вечером, когда стемнело, я снял с себя верхнюю одежду, благополучно просунул голову в «солнышко», сложил насколько возможно плечи, а с остальным уже не было проблем, тем более что Димка усиленно выпихивал меня сзади. Выпав из окна головой вперед, я быстро оделся, выбрался дворами на соседнюю улицу и был таков. С тех пор за мной стали ездить две машины, одну из которых ставили перед подъездом, а другую – во дворе напротив окон.

Побег из-под слежки считался в КГБ событием чрезвычайным. Один из чекистов позже признался мне, что у оперативников, упустивших «объект», начинаются серьезные неприятности – им объявляют выговоры, переводят на усиленный режим несения службы, лишают квартальных премий, могут притормозить очередное повышение по службе. Пока объект в бегах, все опера КГБ усиленно ищут его по всей Москве, задействовав все возможности наружного наблюдения, квартирных и телефонных прослушек. Короче говоря, у них аврал – оперативники не справились со служебной задачей, КГБ не выполнил поручение партии.

Поняв, что у меня есть способ наказать их, чекисты перестали досаждать мне по мелочам. Они даже пытались установить короткие отношения – поговорить о погоде, о настроении, спрашивали, куда сегодня поедем. Как-то, демонстрируя свою осведомленность (прослушали только что мой телефонный разговор с Каллистратовой), на выходе из подъезда они спросили меня весело: «Ну что, Александр, к Софье Васильевне поедем?» Я и в самом деле договорился к ней приехать. Я, впрочем, их попытки упростить отношения всячески пресекал. Никакой фамильярности, никакого взаимопонимания. Извольте соблюдать дистанцию. Правда, иногда я делал исключения.

Мне нужно было в Электросталь. Наружка понимала, что я поеду туда на электричке. Им это было крайне неудобно. Машины едут в Электросталь по Горьковскому шоссе, но оно проходит далеко от железной дороги. Стало быть, всем чекистам надо сидеть со мной в трясущемся вагоне, а не в уютной машине. Кроме того, возможностей скрыться у меня становится больше. Если, например, на какой-то станции меня ждет машина и они не успеют помешать мне сесть в нее, то их собственные машины ничем помочь не смогут. Поэтому, нарушая все свои правила, они предложили мне ехать в Электросталь на их машине. Это было бы, конечно, удобнее и дешевле, но сокращало дистанцию отношений между нами. Я этого не хотел. Однако это была «хорошая» смена, беззлобная и неагрессивная. Я сказал им, что сегодня они могут не волноваться. Они успокоились, зная, что я им никогда не вру. Со мной поехали только трое – два мужика и одна женщина.

В полупустом вагоне электрички мы сидели рядом. Они решали кроссворд, иногда спрашивая меня то или другое слово. Я как мог подсказывал. Как-то незаметно зашел разговор о политике. Один из них, маленький и толстенький, которого мы с друзьями между собой звали Пончиком, спросил, что же я не уезжаю на Запад, если здесь все так плохо, а там все так хорошо. Я отвечал, что это моя страна, и я хочу, чтобы здесь было так же хорошо, как там. Они помолчали, обдумывая мой ответ, а затем Пончик, вздохнув, сказал: «Ну и правильно делаете». Остальные с ним согласились. Потом они поведали мне, что тоже слушают западное радио и в курсе всех событий, в том числе и моих дел. Они признались, что знают мою фамилию, хотя им положено было знать меня только по оперативной кличке.