Мой Маркуша то и дело отлучался от подводы.

Как тебе не стыдно! Снеси назад! — набросился я на него, когда он притащил две «штуки» ситца и даже похвастался мне своей добычей.

Ну, вот еще! — преспокойно ответил он, тщательно засовывая ситец в свой холщовый мешок. — Сколько времени воюю, воюю, а даже рубашки казенной не получил. Что есть на мне, все ваше. Надо же хоть раз от казны что-нибудь взять.

Маркуша был прав, считая себя кредитором казны. Все его обмундирование, когда он впервые прибыл ко мне из комендантской сотни, составляли одни только рваные штаны. Ни ботинок на ногах, ни шапки на голове. Все, что имел ранее, он проел еще в госпитале, страдая от недостатка пищи после тифа. Я долго был в недоумении, не зная, что мне делать с совершенно голым вестовым, тем более, что и сам имел самый ничтожный запас одежды. За весь крымский период войны на Маркушину долю от казны не перепало и пары чулок. Больших трудов стоило мне одеть своего стареющего слугу, который платил мне за это отеческой заботливостью Он, быть может, начал бы и уважать меня, если бы не мои, по его мнению, крайне извращенные понятия о праве собственности. На его взгляд, чужое добро надо уважать лишь до тех пор, пока оно не требуется себе самому, а не всегда и при всех обстоятельствах. Этот мой серьезный недостаток старик всецело объяснял моим низким, т. е. не казачьим, происхождением и принадлежностью к такой зловредной корпорации, как судейская.

Арабатская стрелка, этот крошечный поясок земли среди Азовского моря, не везде безжизненна. Помимо разбросанных там-сям рыбачьих хижин, есть несколько селений. Наша орда их разграбила окончательно.

Первой жертвою этого страшного потока сделалась деревня Геническая Горка, в 10 верстах от города. Я добрался до нее утром 17 октября. Во дворах — подводы, костры, измученные люди. На месте заборов и сарайчиков одни следы.

Подъезжаю к крайней хате. Подле погреба, понурив голову, но не смея пикнуть, ежится на морозе баба. Сейчас только два казака вырвали у погреба дверь и утащили к костру.

Чисто?

Все, все забрали… Поросеночка берегла к празднику. И того в мешок к себе бросили. «Зачем, говорят, оставлять свинину жидам… Они ее все равно есть не будут, а мы за милую душу».

Зайти в хату нет силы: все полным полно. То же и в сенях, дверь в которые извнутри открыта нараспашку. Жарко, кисло. Тут в сенях сплошное свалочное место. Мучительно хочется спать. Завидую тем, кто валяется на полу, один на другом. Для меня и на полу нет пристанища.

Тискайтесь, господин полковник. Тут подле меня как-нибудь примоститесь! — слышу знакомый голос.

Это один из офицеров оперативной части нашего штаба, есаул Якушов. Он — сам четвертый, лежит на столе.

Тискаюсь через сени. Наступаю, кому на ногу, кому на бок. Вдогонку несется неистовая брань. Но заветный Рубикон — порог — перейден.

В квартире тоже «чисто». Раскрытые настежь шкафы блистают пустотой. Ни чашки, ни ложки.

Как вся эта беда случилась? Как произошло?

Напор Буденного, понятно. Кто успел — отступил за Перекоп, как дроздовцы; не успел — или в плену или прижат к Азовскому морю.

Где наш корпус?

Он был еще севернее Мелитополя, когда красные повели наступление. Получилась страшная каша. Наши двинулись на юго-запад бить Буденного, части Буденного — на север бить нас. В одну и ту же деревню одновременно приходили ихние и наши разъезды. Красные войска пока-что малочисленны. Притом они растянулись от Днепра до Азовского моря. Наши пробьются, если уже не пробились в Крым.

Дальше ничего не понимаю, что говорит есаул. Сон закрывает мои веки.

Следующий день, и снова путь. Опять пригрело солнце. Даже потеплело. Можно расстегнуть пальто.

Самый большой поселок на середине стрелки — Чекрак. Его тоже облепила саранча.

Нет ли где свободной хаты? — обращаюсь к есаулу Лазареву, адъютанту инспектора тыла.

Хаты? Скажите спасибо, если удастся завести куда-нибудь во двор лошадей. Но чорт с ним, с жильем. Есть беда хуже: лопать нечего. Если бы грабили с толком, еще ничего бы. А то посудите: вот я сейчас ходил, отнимал баранову партии каких-то кубанцев. Их всего две подводы, а они перерезали целое стадо. Инспектор тыла приказал хозяина возместить деньгами, а у кубанцев отобрать лишнее для других учреждений.

У ворот маленькой, плохенькой хатки красные лампасы.

Донцы?

Донцы… Пожалуйте к нам.

Тут какая часть?

Разве не узнаете? Информационное отделение.

Фу, слава богу.

Начальник нашего Освага симпатичный полковник М-в. В предыдущие дни я часто ехал рядом с ним и достаточно сблизился.

В хате — обед. Человек 15 казаков и офицеров, кое- как разместившись на грязном полу вокруг большого чугунного котла, приканчивают вареного поросенка.

Купили?

Боженька дал. Он у нас добрый. Вчера послал барашка, сегодня поросеночка. Не забудет и на завтра. Не угодно ли? Не кочевряжьтесь. Закон соблюдать будете, умрете с голоду. Все равно добром нигде ничего не купите. Кому теперь нужны наши деньги.

Делаюсь оппортунистом. Ем горячее впервые за пять дней.

Насупротив драка! — докладывает сторож, который стерег во дворе лошадей и теперь пришел за своей порцией. — Вестовые какой-то комиссии пришли во двор, где стоят артиллеристы. Этим обидно стало. «Тут, говорят, наш район для воровства, не ваш. Мы к вам не ходим партизанить. Надо же совесть знать. Ведь не большевики мы». Пошумели, а теперь уже взялись за колья.