И я даже мечтал о том, когда его все же выпорют розгами. Представлял, как он будет визжать от ужаса и как девчонка, падать в обморок. Да, я мечтал увидеть это, но... был уверен, что этого никогда не случится.

Если вспомнить, то не часто отец меня наказывал. Раз в два-три месяца и только за особо тяжкие прегрешения. Зато розги стояли в кабинете всегда, когда отец приглашал нас в кабинет для еженедельной беседы о нашем поведении. Мы должны были припомнить каждый день и оценить свое поведение, свои прегрешения и сказать, что мы делали не как должно и раскаиваемся ли в них.

Когда ты стоишь навытяжку перед столом, а у стены, у лавки, видишь розги... это очень помогает раскаиваться в любой мелочи.

А в школе были отработки за невыполненное домашнее задание, за драки, за шутки над однокурсниками... Просто отработка! И я точно знал, что ни один взрослый не посмеет меня ударить, чтобы я ни сделал.

Школа - это счастье.

Школа - это свобода.

Там я мог позволить себе все.

Родители это поняли только на мой третий год обучения. Но к тому времени было уже поздно что-то менять. Я уже их ненавидел, мечтал уйти от них. На каникулах я всеми правдами и неправдами оставался в школе на каникулы или отправлялся в гости к Джею. Его родители всегда по доброму относились ко мне. И, кстати, они никогда не били Сохатого...

Как же я мечтал быть их сыном!

Сколько лет прошло с тех пор...

Передернув плечами, подошел к окну и закурил сигару, обнаруженную на столе в серебряном портсигаре. Сигары, как и кабинет, замечательно сохранились...

На шестом курсе я был совершенно счастлив. Свобода от семьи кружила голову, и мне не так хотелось "развлечься". Вернее не хотелось, пока мелкий Лестрейндж, верный дружок Реджи и Барти Крауча, не обозвал меня прилюдно предателем крови, изменщиком, подлизывающимся к Поттерам, что из жалости...

Что он мне наговорил, я уже и не припомню, но злость накрыла меня с головой. И вспомнилось "воспитание" отца. Я мнил себя взрослым, а эта мелочь, аж на три года младше меня, чуть выше моего локтя, смеет вякать на меня?

Пустой коридор был большой удачей. Схватить за шиворот, выворачивая руку мелочи с палочкой, слегка пристукнуть об стенку и затащить в тайный ход - дело пары минут.

– Дома мало били?
– прорычал я щенку, молча дергающемуся в руках.
– Я тебе устрою сейчас... Не учили взрослых уважать? Да?

– Пусти, ублюдок!

Зажать меж колен голову рыжего, тощего мальчишки, сдернуть с извивающейся задницы штаны и сильно шлепнуть бледную ягодицу ладонью. Так, что остается отпечаток.

– Ты ори сильнее, - процедил я над ним, - чтобы тебя услышали профы. Пусть увидят тебя с голой жопой!

Рыжий заткнулся, но вырываться не перестал. Мне шестнадцать, ему тринадцать - весовые категории не те. Форменный ремень удобно лег в руку, и я с огромным удовольствием замахнулся и вдарил ему со всей силы. Вспыхнувшая красная полоса по тощим ягодицам и невольный вскрик мальчишки сорвали тормоза, последние, какие были. Правда, больше, как я ни старался его "приласкать", он голоса не подал. Вцепился мне в ноги, судорожно сжимая пальцы, поджимал попу, стремясь уйти от удара, но молчал. Не знаю, сколько я его бил, но остановился я только, когда весь взмок от пота. Ремень был измочаленный, ягодицы Лестрейнджа были почти лиловыми и местами была прорвана кожа до крови.

Я отпустил его и он, жалкой кучкой, привалился к стене. Что-то заставило меня за волосы задрать ему голову.

Искусанные в кровь губы, лицо мокрое от слез...

– Сам виноват, - бросил я, отпуская его и чувствуя на секунду сожаление.
– Сам полез! Можешь папочке нажаловаться! Или мамочке... ах да... у тебя же только старший братик.

– Ненавижу!

– Да ради Мерлина, - фыркнул я.

Я так и оставил его там, в том потайном ходе. Ничего, мальчишка нашел выход, а о порке никому не обмолвился. Видать побоялся, что школа будет обсуждать его голую избитую попу.

А через некоторое время я понял, что мне... хочется это повторить. До зуда в ладонях. Но я понимал, что ни Джей, ни остальные, тут мне не помогут. Со Снейпом связываться было опасно, да и... жар бил в голову только при виде мелкого Лестрейнджа. Руки развязало мне понимание, что он никому не расскажет о своем "позоре". Это открывало такие перспективы...

С тех пор у меня появилось еще одно развлечение. Раз в неделю, взяв мантию Джея, я выслеживал малыша Басти и с удовольствием преподавал ему урок "хороших манер". Ловить его с каждым разом становилось все труднее. Удивительно, но он быстро научился огрызаться, чувствовать мое приближение спинным мозгом. В конце года он даже мог швырнуть в меня пару проклятий, пока я его не скручивал. Это только увеличивало удовольствие...

К тому времени я стал ловить себя на мысли, что мне нравиться погладить в конце исполосованные ягодицы, больно ущипнуть их, довести до отчаянного визга... Лестрейндж становился гораздо более приятной игрушкой, чем Нюнчик. К тому же я уже был хорошо осведомлен, что некоторые предпочитают иметь дело не с девушками. Мной овладело любопытство. Что в этом настолько... приятного?

– Пусти-и-и!!!
– Лестрейндж выл, дергался, но я не позволял ему вырваться, прижимал к полу, накрутив длинные волосы на кулак.