Том предвидел, что такое может произойти. Он понимал, что у него дурная репутация, что многие не доверяют ему, избегают его. Том часто думал, что уже давно бы надломился, – как надломился бы на его месте любой нормальный человек, – если бы не тот факт, что люди, поближе познакомившись с ним, побывав в Бель-Омбр и проведя там вечер, не проникались к нему и Элоизе симпатией и не приглашали чету Рипли в свою очередь в гости.

– И что вы сказали своей жене? Джонатан старался говорить быстро, ведь в магазин в любой момент кто-то мог зайти.

– Я с самого начала дал понять, что Готье всегда отказывался сказать мне, кто начал эту историю. Это правда.

Том это знал. Готье в свое время проявил себя с лучшей стороны, отказавшись назвать его имя.

– Вы не волнуйтесь. Если мы больше не увидимся… Простите, что так получилось в тот вечер на концерте, – прибавил Том с улыбкой.

– Да. Но… так уж вышло. Самое скверное, что она связывает вас с деньгами, которые у нас появились, вернее, пытается найти эту связь. Я, правда, не говорил ей, сколько у меня денег.

Том и об этом думал. А вот это действительно неприятно.

– Я больше не буду заходить к вам в магазин. В дверь протискивался какой-то мужчина с большим холстом на подрамнике.

– Воп, мсье! – сказал Том, махнув свободной рукой. – Merci. Bonsoir [85] .

Том вышел на улицу. Если бы Треванни всерьез встревожился, думал Том, он позвонил бы ему. По крайней мере один раз Том уже это предлагал. К несчастью для Треванни, его жена подозревает, что именно он начал распространять этот мерзкий слух. С другой стороны, не так-то просто связать это с деньгами из больниц Гамбурга и Мюнхена, и еще труднее – с убийством двух мафиози.

В воскресенье утром, когда Симона развешивала белье на веревке в саду, а Джонатан с Джорджем выкладывали бордюр из камней, в дверь позвонили.

Это оказалась соседка, женщина лет шестидесяти, чье имя Джонатан никак не мог запомнить – Делатр? Деламбр? У нее был расстроенный вид.

– Простите, мсье Треванни.

– Входите, – предложил Джонатан.

– Я насчет мсье Готье. Вы слышали новость?

– Нет.

– Прошлой ночью его сбила машина. Он умер.

– Умер? Это произошло здесь, в Фонтенбло?

– Он возвращался домой около полуночи, от друга, с улицы Паруас. Мсье Готье, как вы знаете, живет на улице Репюблик недалеко от авеню Франклина Рузвельта. Это случилось на том перекрестке с маленьким треугольным газоном, где светофор. Сбивших его видели. Два парня в машине. Они не остановились. Проехали на красный свет, сбили мсье Готье и не остановились!

– О боже! Да вы присядьте, прошу вас, мадам…

В холл вышла Симона.

– Ah bonjour, мадам Делатр! – сказала она.

– Симона, Готье умер, – произнес Джонатан. – Его сбила машина. Водитель уехал.

– Два парня, – повторила мадам Делатр. – Они не остановились!

– Когда? – Симона открыла рот от изумления.

– Прошлой ночью. Когда его доставили в здешнюю больницу, он уже умер. Около полуночи.

– Может, вы зайдете и присядете, мадам Делатр? – предложила Симона.

– Нет-нет, спасибо. Я должна увидеться с приятельницей. Не уверена, что она слышала об этом. Мы ведь все хорошо его знали.

В глазах у нее стояли слезы. Она опустила на пол корзинку, с которой собралась в магазин, и смахнула слезу.

Симона пожала ей руку.

– Спасибо, что зашли и сообщили нам, мадам Делатр. Это очень любезно с вашей стороны.

– Заупокойная служба в понедельник, – сказала мадам Делатр. – В церкви святого Людовика.

С этими словами она вышла. Джонатан и виду не подал, что это известие произвело на него впечатление.

– Как ее зовут?

– Мадам Делатр. Ее муж водопроводчик, – ответила Симона.

Будто Джонатан обязан это знать. К водопроводчику Делатру они никогда не обращались за помощью.

«Готье мертв. Что теперь будет с его магазином?» – подумал Джонатан. Он поймал себя на том, что пристально смотрит на Симону. Они стояли в узкой прихожей.

– Умер, – пробормотала Симона. Не глядя на него, она взяла его за руку. – Мы должны пойти на похороны в понедельник.

– Разумеется.

Католические похороны. Теперь все происходит на французском, а не на латыни. Он представил себе соседей – знакомые и незнакомые лица в прохладе церкви, освещенной множеством горящих свечей.