Последствия приобретения южных территорий в краткосрочной перспективе оказались гораздо более важными для российского сельского хозяйства. Окончательная ликвидация Крымского ханства позволила заселить и окультурить обширные украинские степи, которые впервые были превращены в обрабатываемые земли, заселенные многочисленным постоянным крестьянским населением. Управлявшаяся Потемкиным аграрная колонизация Украины представила собой величайшую распродажу земель в истории европейского феодального сельского хозяйства. Это территориальное приращение не сопровождалось, однако, техническим прогрессом в сельской экономике: это был экстенсивный рост. В социальном отношении свободные и полусвободные жители приграничных регионов были низведены до крепостного статуса крестьян центральной части России, резко увеличив численность крепостного населения страны. В период правления Екатерины II объем денежных оброков, выплачиваемых крепостными, вырос более чем в 5 раз; правительство отказалось от любых ограничений барщины; огромное количество государственных крестьян было передано в руки ведущих магнатов для более интенсивной частной эксплуатации. Этот драматический заключительный эпизод закрепощения крестьянских масс был встречен последним и самым большим восстанием под предводительством казаков, возглавленным Пугачевым. Это был сейсмический бунт, который потряс Приволжский и Уральский регионы, мобилизовав огромные разнородные массы крестьян, металлургических рабочих, кочевников, горцев, раскольников и поселенцев в финальной, безысходной атаке на воцарившийся порядок [470] . Царские города и гарнизоны, однако, выстояли, пока имперская армия разворачивалась, чтобы подавить восстание. Его поражение означало, что восточный фронтир теперь был закрыт. Российские деревни с тех пор погрузились в спокойствие. Жалованная грамота дворянству дарованная императрицей в 1785 г., завершила длинное путешествие крестьян в крепостное состояние. Этим документом Екатерина II гарантировала аристократии все ее привилегии, освободила от обязательной службы и обеспечила ее полный юридический контроль над крестьянами: часть провинциальных административных функций была делегирована местной знати [471] . Типичная парабола восходящего абсолютизма теперь была завершена. В XVI в. монархия поднималась в согласии с дворянством (эпоха Ивана IV); в XVII в. они время от времени сталкивались в жестокой схватке, при этом доминировало боярство, происходили комплексные сдвиги в государственном аппарате и социальные волнения вне его (эпоха Михаила I); монархия достигла уровня безжалостного самодержавия к началу XVIII в. (эпоха Петра I); впоследствии монархия и знать восстановили спокойствие и взаимное согласие (эпоха Екатерины II).

Мощь российского самодержавия вскоре была закреплена и его международными успехами. Екатерина II, главный инициатор разделов Польши, получила и главные приобретения от их завершения в 1795 г. Царская империя увеличилась примерно на 200 тысяч квадратных миль и почти достигла Вислы. В течение следующих 10 лет на Кавказе была присоединена Грузия. Однако превосходство самодержавного государства было продемонстрировано всей Европе в период грандиозной проверки сил Наполеоновскими войнами. С точки зрения социального и экономического развития российский абсолютизм был самым отсталым на Востоке, тем не менее на всем континенте он оказался единственным старым порядком (ancien regime), который смог политически и на поле боя успешно сопротивляться французским атакам. Уже в конце XVIII в. российская армия впервые проникла в глубь Запада – в Италию, Швейцарию и Голландию, чтобы потушить языки пламени буржуазной революции, распространявшиеся Консульством. Новый царь Александр I принял участие в неудачных Третьей и Четвертой антинаполеоновских коалициях. Но в то время как австрийский и прусский абсолютизм потерпели поражение при Ульме и Ваграме, Иене и Ауэрштадте, российский абсолютизм получил передышку по условиям Тильзитского мира. Разделение сфер влияния, закрепленное соглашением между двумя императорами в 1807 г., позволило России приступить к покорению Финляндии (1809 г.) и Бессарабии (1812 г.) за счет Швеции и Турции. Наконец, когда Наполеон начал свое полномасштабное вторжение в Россию, оказалось, что «великая армия» была не в состоянии разрушить структуру самодержавного государства. Победоносная в начале своего похода, французская армия была абсолютно разбита российским климатом и инфраструктурой; а на самом деле – необъяснимым сопротивлением феодальной среды, которая была настолько первобытной, что оказалась нечувствительной перед лезвием буржуазной экспансии и раскрепощения, пришедшего с Запада, хотя и притупленного бонапартизмом [472] . Отступление из Москвы означало, что французскому доминированию на континенте пришел конец: через два года российские войска раскинули бивуаки в Париже. Царизм вошел в XIX в. как успешный жандарм Европы, охраняющий ее от революций. Венский конгресс закрепил его триумф: еще один «кусок» Польши был аннексирован, и Варшава стала русским городом. Спустя три месяца по настоянию Александра I был создан Священный Союз для обеспечения королевской и церковной реставрации от Гвадарамы до Уральских гор.

Система царского государства, сложившаяся после Венского конгресса, не затронутая никакими реформами, сравнимыми с австрийскими или прусскими, не имела аналогов нигде в Европе. Государство было официально объявлено самодержавным: царь управлял в интересах всей аристократии от своего имени [473] . Феодальная иерархия при нем была скреплена самими карьерными ступенями государственной службы. Указом Николая I от 1831 г. была создана современная система рангов для аристократии, привязанная к иерархии государственной бюрократии, и наоборот. Те, кто занимал определенные позиции в системе государственной службы, получали соответствующее аристократическое звание, которое, начиная с определенной ступени, становилось наследственным. Аристократические титулы и привилегии оставались связанными политической системой с различными административными функциями вплоть до 1917 г. Класс землевладельцев, тесно связанный с государством, контролировал около 21 миллиона крепостных. Он также был весьма сильно стратифицирован: 4 /5 крестьян были прикреплены к землям, принадлежавшим 1 /5 собственников, в то время как высшая знать – не более 1 % дворян как таковых – владели поместьями, населенными Уз всех крепостных крестьян. Мелкие собственники, владевшие менее чем 21 душой, были исключены из дворянских собраний с 1831–1832 гг. Российская аристократия продолжала ориентироваться на службу государству в течение XIX в. и с неохотой занималась управлением своими поместьями. Немногие дворянские семьи имели местные корни более чем во втором-третьем поколениях; отсутствующие владельцы были обычным делом: дом в городе, столичный или провинциальный, был идеалом для средней и высшей аристократии [474] . Положение в государственном аппарате к тому времени стало традиционным способом достичь этого идеала.

Само государство владело землей с 20 миллионами крепостных, что составляло 2 /5 крестьянского населения России. Таким образом, это был самый гигантский феодальный собственник в стране. Армия формировалась рекрутским набором из крепостных, наследственная аристократия занимала офицерские должности в соответствии со своим рангом. Великие князья занимали должности Главных инспекторов армии и в Генеральном штабе. Вплоть до Первой мировой войны главнокомандующими были кузены и дяди царя. Церковь являлась частью государства, подчиненной бюрократическому аппарату (Священный Синод), чей глава, обер-прокурор, был гражданским чиновником, подчиненным царю. Синод имел статус министерства, с экономическим отделом, управляющим церковной собственностью, где служили в основном вне штата. Со священниками обходились как с функционерами, которые имели обязанности перед государством (они должны были сообщать о признаниях на исповеди о «злоумышлениях» против государства). Государство контролировало систему образования, ректоры и профессора университетов к середине века назначались непосредственно царем или его министрами. Огромная и разрастающаяся бюрократия была интегрирована на самом верху личностью самодержца и правилами его личной канцелярии [475] . Были министры, но не было кабинета министров, существовали три конкурирующих полицейских «роя» и объединявшее всех казнокрадство. Идеология клерикальной и шовинистической реакции, которая господствовала в этой системе, была заявлена в теории «официальной народности»: самодержавие, православие, народность. Военная и политическая власть царского государства в первой половине XIX в. продолжала демонстрировать успехи внешней экспансии и интервенционизма. Были присоединены Азербайджан и Армения, постепенно сломлено сопротивление горцев в Черкессии и Дагестане; ни Персия, ни Турция не были в состоянии оказать сопротивление российской аннексии Кавказа. В самой Европе российские армии подавили национальное движение в Польше в 1830 г. и революцию в Венгрии в 1849 г. Николай I, главный палач монархической реакции за рубежом, управлял единственной большой страной на континенте, не затронутой народными выступлениями 1848 г. Международная мощь царизма никогда не казалась столь великой.

На самом деле, индустриализация Западной Европы сделала эту самоуверенность анахроничной. Первый серьезный шок российский абсолютизм испытал от унизительного поражения, понесенного им от капиталистических государств Великобритании и Франции в Крымской войне 1854–1856 гг. Падение Севастополя по его последствиям внутри государства может быть сравнимо с разгромом при Иене. Военное поражение, нанесенное Западом, привело к отмене крепостного права Александром II как самой элементарной социальной модернизации основы старого порядка. Но эту параллель нельзя преувеличивать. Удар по царизму был намного мягче и более ограниченным: Парижский мир не был Тильзитским соглашением. Российская «эра реформ» 1860-х гг., таким образом, была только слабым отголоском своего прусского предшественника. Юридические процедуры были немного либерализированы; сельская знать получила земство как орган самоуправления; городам дарованы муниципальные советы; введена всеобщая воинская повинность. Александр II осуществил освобождение крестьян в 1861 г. таким образом, что дворянство приобрело не меньше, чем юнкеры от реформ Гарденберга. Крепостные получили землю, которую обрабатывали раньше в дворянских поместьях, в обмен на денежную компенсацию своим господам. Государство авансировало эти выплаты аристократии и затем в течение многих лет получало эти деньги назад с крестьян в форме «долговых выплат». В северной России, где стоимость земли была меньше и повинности осуществлялись в форме оброка, землевладельцы получили за землю плату выше рыночной в 2 раза. В южной России, где повинности принимали в основном форму барщины, а плодородный чернозем обеспечивал выгодный экспорт пшеницы, дворянство обманом лишило крестьян до 25 % лучших земель, принадлежавших им (так называемые отрезки) [476] . Крестьяне, отягощенные кредитом, таким образом, получили меньше земли, чем они раньше обрабатывали для своих семей. Более того, сама по себе отмена крепостного права не означала, что феодальные отношения в стране завершились, – не более того, чем это произошло ранее в Западной Европе. На практике лабиринт традиционных форм экстраэкономического извлечения излишков, воплощенный в обычных правах и обязанностях, продолжал доминировать в российских имениях.

В своей передовой работе «Развитие капитализма в России» Ленин писал, что после отмены крепостного права «капиталистическое хозяйство не могло сразу возникнуть, барщинное хозяйство не могло сразу исчезнуть. Единственно возможной системой хозяйства была, следовательно, переходная система, система, соединявшая в себе черты и барщинной и капиталистической системы. И действительно, пореформенный строй хозяйства помещиков характеризуется именно этими чертами. При всем бесконечном разнообразии форм, свойственном переходной эпохе, экономическая организация современного помещичьего хозяйства сводится к двум основным системам в самых различных сочетаниях, именно к системе отработочной и капиталистической. <…> Названные системы переплетаются в действительности самым разнообразным и причудливым образом: в массе помещичьих имений соединяются обе системы, применяемые по отношению к различным хозяйственным работам» [477] . Проанализировав сферу действия двух систем, Ленин определил, что к 1899 г. «если в чисто русских губерниях преобладают отработки, то вообще по Евр. России капиталистическая система помещичьего хозяйства должна быть признана в настоящее время преобладающей» [478] . Однако спустя 10 лет мощные крестьянские выступления против феодальных поборов и притеснения российской глубинки во время революции 1905 г. заставили Ленина кардинально изменить свое мнение. В своем главном труде 1907 г. «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции» он отметил, что «крупное капиталистическое земледелие стоит в чисто русских губерниях безусловно на заднем плане. Преобладает мелкая культура на крупных латифундиях: различные формы крепостнически-кабальной аренды, отработочного (барщинного) хозяйства, „зимней наемки“, кабалы за потравы, кабалы за отрезки и так далее без конца» [479] . После тщательного статистического анализа аграрной ситуации в целом, включая распределение земли во время первого года столыпинской реакции, Ленин суммировал свое наблюдение в заключение: «Десять с половиной миллионов крестьянских дворов в Европейской России имеют 75 миллионов десятин земли. Тридцать тысяч преимущественно благородных, а частью также чумазых лэндлордов, имеют свыше 500 дес. каждый, всего 70 милл. дес. Таков основной фон картины. Таковы основные условия преобладания крепостников-помещиков в земледельческом строе России, а следовательно, в русском государстве вообще и во всей русской жизни. Крепостники являются владельцами латифундий в экономическом смысле этого слова: основа их землевладения создана историей крепостного права, историей векового грабежа земель благородным дворянством. Основой их современного хозяйничанья является отработочная система, т.-е. прямое переживание барщины, хозяйство посредством крестьянского инвентаря, посредством бесконечно разнообразных форм закабаления мелких земледельцев – зимняя наемка, погодная аренда, аренда исполу, аренда за отработки, кабала за долги, кабала за отрезные земли, за лес, за луга, за водопой и так далее, и так далее без конца» [480] . Спустя пять лет, в преддверии Первой мировой войны, Ленин подтвердил свое суждение в более категоричной форме: «Различие между „Европой“ и Россией происходит от чрезвычайной отсталости России. На Западе аграрно-буржуазный строй уже вполне сложился, крепостничество давно сметено, остатки его ничтожны и не играют серьезной роли. Главным общественным отношением в области сельского хозяйства на Западе является отношение наемного рабочего к предпринимателю, фермеру или собственнику земли. <…> В России, несомненно, уже упрочилось и неуклонно развивается столь же капиталистическое устройство земледелия. И помещичье и крестьянское хозяйство эволюционируют именно в этом направлении. Но чисто капиталистические отношения придавлены еще у нас в громадных размерах отношениями крепостническими » [481] .

Если бы царизму удалось прочно восстановить свою власть в период контрреволюции 1907 г., то развитие капиталистических отношений в российском селе, как это предсказывал Ленин и другие социалисты, пошло бы по «прусскому пути» с появлением на селе хозяйств «юнкерского типа», которые используют наемный труд и вовлечены в мировою торговлю, и вспомогательного слоя кулаков (Grossbauern). В своих записках, сделанных в 1906–1914 гг., Ленин постоянно предупреждал, что такое развитие вполне возможно в царской России, что являлось серьезной опасностью для революционного движения. Столыпинские реформы, в особенности, проводились, чтобы ускорить подобную эволюцию, сделав ставку на крепкие хозяйства: переход от переделов земли к наследованию крестьянских землевладений в деревнях, чтобы увеличить класс кулаков. На самом деле, столыпинская программа не смогла достичь своих целей на уровне самого крестьянства. В то время как половина всех крестьянских хозяйств к 1915 г. имела право наследования наделов, только 1/10 часть из них имела наделы, которые были единым целым: сохранение системы изолированных и неогороженных наделов обеспечивали сильное влияние общинных ограничений деревенского мира [482] . В то же время из года в год росла нагрузка задолженностей и налогов. Инстинктивная солидарность российского крестьянства против класса землевладельцев от реформ существенно не пострадала. Как позже свидетельствовал Троцкий, большевики были поражены страстным единством народных антифеодальных чувств на селе в 1917 г. [483] . Перенаселенность в деревнях стала серьезной проблемой эпохи позднего царизма. В последние четыре десятилетия перед 1917 г. доля крестьянских хозяйств во всей земельной собственности выросла в 1,5 раза – в основном за счет покупки земли кулаками – в то же время подушевая доля собственности крестьян упала на треть [484] . Крестьянские массы погрязли в трясине вековой отсталости и бедности.

С другой стороны, само самодержавие в последние десятилетия не демонстрировало быстрого преобразования землевладельческой аристократии в капиталистов. Опасения «прусского пути» не оправдались. Дворянство продемонстрировало органическую неспособность последовать за юнкерами. На начальном этапе сокращение аристократической земельной собственности выглядело так, словно прусский опыт модернизации землевладельческого класса может повториться. Площадь земель, принадлежавших дворянству, в течение 30 лет, до 1905 г., сократилась, возможно, на треть, и главными покупателями – как и в Пруссии – были богатые купцы и буржуа. Однако после 1880 г. объем покупок земли, совершаемый богатыми крестьянами, превзошел объем покупок городских инвесторов. К 1905 г. средняя площадь купеческого имения была больше, чему знати, но площадь земли, приобретенной кулаками, была в 2 раза меньше, чем площадь земли, приобретенной городскими жителями [485] . Таким образом, слой Grossbauern в самом деле начал зарождаться в России перед Первой мировой войной. Но увеличения объемов капиталистического производства по прусскому примеру не произошло. Конечно, экспорт зерна в Европу рос в течение всего века, и до, и после реформы 1861 г.: Россия в XIX веке заняла ту же позицию на мировом рынке, что и Польша, и Восточная Германия в XVI–XVIII вв., хотя международные цены на зерно с 1870 г. стали падать. Однако производительность и урожайность оставались низкими в России, так как сельское хозяйство было чрезвычайно технически отсталым. По-прежнему доминировала трехпольная система, практически не было фуражного зерна, и половина крестьян использовала деревянную соху. Более того, как мы уже видели, разнообразные феодальные экономические отношения сохранились и в сумеречный пореформенный период, препятствуя экономическому развитию больших имений Центральной России. Аристократия так и не перешла к современному и рациональному капиталистическому сельскому хозяйству. Симптоматично, что если созданные в пореформенный период земельные банки в Пруссии были успешным механизмом получения кредитов и инвестирования для юнкеров, то земельный банк, созданный в России для дворян в 1885 г., потерпел печальное фиаско: его кредиты были растрачены, а их получатели запутались в долгах [486] . Таким образом, несмотря на неуклонное распространение капиталистических отношений производства перед Первой мировой войной, они так и не получили полноценного воплощения, и так и остались смешанными с докапиталистическими формами. Господствующий в российской экономике сектор – сельское хозяйство – в 1917 г. содержал в себе многочисленные признаки феодальных производственных отношений.