Закатный взят. Не понимаю, как им это удалось, и зачем им это было нужно – видимо это была прощальная гадость. Выжги всё, убили всех... Со дня на день город освободят наши. Но там уже нет никого.

Мира! Мира! Неужели... Я так надеялся, что мы успеем...

...8 сентября...

Сегодня нас отправят в освобождённый (уже!) Закатный.

Я выяснил, что меня уже не выпустят на передовую. Странно. Впрочем, уже через пару часов всё выяснилось окончательно. Оказывается, меня поили не просто снотворным, а чем – то влияющим на психику. Так что теперь я считаюсь «временно неадекватным». Ну, хоть хорошо, что временно.

...9 сентября...

Закатный встретил нас кроваво – красным рассветом и покрытыми копотью городскими стенами. Неуверенные шаги отдавались эхом.

И тут я увидел дом, где жила она. Её окно. Выбитые стёкла.

С трудом сглотнув, я подошёл к врачу.

«Вы не могли бы отпустить меня до вечера. Это город, в котором я учился...»

Он странно посмотрел на меня.

«Идите...»

Дождавшись, пока группа скроется за поворотом, я влетел в распахнутую настежь дверь и поднялся на третий этаж. Дверь висела на одной петле. Я протянул руку и... не смог. Я трус! Я не смог войти. Торопливо раскинутая поисковая сеть показала живых только на территории госпиталя. На что я надеялся?

Я поднялся на крышу. Здесь мы с Мирой часто сидели на самом краю. Она жутко боялась и каждый раз заставляла меня накладывать «страховочное» заклинание. Но без этих вылазок она себя просто не представляла. Бывало, мы сидели до часу ночи, а затем нас сгоняла подруга и соседка по комнате Миры, Лёля. Она шутливо ворчала:

«Вот ты сейчас с ней сидишь, а мне её завтра в Академию будить!»...

Я горько улыбнулся воспоминаниям, сидя на бортике, «в позе горгульи», как говорила Мира. Мира...Мира...Мира...

Из глаз брызнули слезы, а из набежавших туч над головой – осенний ливень. Он шёл до ночи, смывая с улиц и стен домов кровь и копоть пожаров....

Я не помню, как добрался до госпиталя....

...10 сентября...

Сегодня писал письмо родителям. Они эмигранты, живут в другой стране. Это я учился на «исторической родине». Начались кошмары – обещанный изготовителями зелья эффект. Мира, с неимоверным количеством красных рубцов на руках, гордо смотрела за моё плечо. Я оборачивался и каждый раз просыпался.

Мира

Какой день? Не знаю...

Пытки, попытки гипноза и зелье, зелье, вызывающее кошмары...

Но... Недавно я видела Макса.

Очередной допрос проходил ночью. Я стояла и, пытаясь отвлечься, считала в уме полученные за ночь следы от «заклинания плети». Получалось много.

Внезапно перед фигурой дознавателя замаячил силуэт, расплывчатый, неясный...

Я узнала Макса буквально за миг до того, как он исчез.

Что это было? Дознаватель явно его не заметил. Макс – призрак? Или...или...или... Или что? Или кто? Или...Как?

И опять я начинаю засыпать... это зелье...не просто сонное. В нём реварше – трава, сок который раньше использовался для входа в транс. Беда в том, что если его принять больше трёх раз, то периодический вход в состояние транса обеспечен тебе без зелья. Хорошо, что я Хамелеон, а Хамелеоны просто не могут входить в транс. Тут уж ни что не поможет...

Макс

...11 сентября...

Во сне снова видел Миру. Она спала на каменном полу, свернувшись клубком. На запястьях поблёскивали антимагические браслеты...

Неожиданно она открыла глаза:

«Макс? Ты есть на самом деле, Макс? Ты что, пил сок реварше?»

«А что это? Трава, какая - то по-моему, да?»

Мира улыбнулась. Её лицо скрывала маска, но я это почувствовал.

«Ты неисправим. Травоведение и алхимия никогда не были твоим коньком. Но чтобы так... Макс, но кто ты сейчас?»

И в этот момент я проснулся.

Надо узнать, что же делает реварше.

Неужели это не просто сон? Но...

...13 сентября...

Копался в библиотеке. Каким – то непостижимым образом большая часть книг там уцелела. Реварше – трава, которую использовали около трёх столетий назад, чтобы войти в транс. Затем она была признана опасной, и её запретили к применению. Интересно то, что на многих представителей расы людей она не действовала, но при этом оставляла «побочный эффект» - после трёх использований человек, сознание которого было ослабленно, например, сном, мог бродить «в образе бестелесного духа» по миру до пробуждения.