Я недоверчиво изогнула бровь, ставя под сомнение уверенное заверение Кира. Чтобы он, да на диване спал, да когда кровать свободна... наполовину? Я мысленно рыкнула на свой внутренний голос, который, кажется, сам горел желанием свести меня с наиболее пригодным для общения мужским индивидуумом. Пффф, что только за мысли в голову лезут?

– Серьезно что ли?

– Абсолютно, - честно кивнул Кирилл и добавил: - Просто диван гораздо удобнее кровати. Сама ко мне придешь.

Я расхохоталась дьявольским хохотом, запрокинув голову.

– Наивный смерд, неужели ты считаешь, что я опущусь до такого?

– Спорим?
– изогнул бровь Лебединский. Я поспешно замотала головой, уже заранее убежденная в том, что споры - это не моё. Независимо от предмета спора, я практически всегда проигрывала, даже если была на сто процентов уверена в своей победе. Это был пресловутый закон подлости, и я уже смирилась с ним, а потому даже перестала злиться на этот счет. Боюсь, что даже если бы я поспорила, что на улице не пробежит мамонт с Петром Первым вместо всадника, то они бы точно проскакали по всем главным улицам города. Чисто из принципа.

– Нет уж, я лучше просто посплю на этой твоей кровати. Спокойно, нормально и... без тебя!
– на последних словах я взвизгнула, когда Кирилл подхватил меня на руки, фактически заставляя вцепиться ему в шею, чтобы не грохнуться на пол.
– Ты понял?
– добавила я угрожающих ноток, строго поднимая взгляд на светло-зеленые глаза. В общем... Зря я это сделала.

– Понял, - обезоруживающе улыбнулся Кир, куда-то направляясь, но не отрывая взгляда от моего лица.
– Жду тебя ночью, - шепнул он и, нагло кинув меня на скрипящую, визжащую и стонущую кровать, тут же впившуюся в мое тело острыми пружинами, вышел из комнаты.

Чертов скейтер! Видимо, мне все-таки придется воззвать к остаткам своей силы воли, чтобы не остаться в этой комнате до утра.

Кирилл не спал. Нет, диван был просто потрясающим - по крайней мере, гораздо удобнее его противной кровати, к которой он, тем не менее, уже успел привыкнуть и даже в какой-то мере полюбить. Прямо как Леонтьеву.

Разумеется, сравнение своего отношения к дивану с чувствами к девушке было по меньшей мере глупой затеей, но парня это не так уж и трогало, потому что сами по себе чувства были для него вообще незнакомым зверем. Зверь кусался, приобретал личину неприступной и капризной чертовки Кейт и упрямо не соглашался подпускать к себе на близкое расстояние. А что Кириллу оставалось делать? Он привык, что эти "звери", которых в приличном обществе принято называть девушками, сами ластились к нему, только изредка делая вид, что им никто не нужен. Но вот Катя была не такой. Она раздражала Лебединского, выводила его из себя, игралась и даже в моменты "поддавков", все равно оставалась свободной, не желая подчиняться никому и никогда.

Наверное, именно поэтому Кирилл выделял ее из остальных.

Он поднялся с дивана и прошел на кухню, открыв окно, чтобы запустить в комнату холодный сквозняк, но перед этим плотно закрыв дверь в коридор. Не хватало еще, чтобы эта мерзавка заболела на соревнования. За себя Лебединский не боялся: последний раз он болел больше пяти лет назад, зато болел весело: с надрывным кашлем, температурой и обаятельными медсестрами в больнице, которых не смущало даже воспаление легких у больного пациента. Сам виноват: не надо было на спор нырять в прорубь посреди зимы. Тем более семь раз подряд.

Кирилл было потянулся к пачке сигарет, но телефон на столе вдруг едва слышно завибрировал. Он только скользнул по нему взглядом и хотел достать сигарету, но внезапно замер, не отрывая взгляд от высветившегося на экране имени звонившего.

– Женька?..
– задумчиво пробормотал он, взяв в руки телефон Кати. Конечно, у нее может быть подруга по имени Евгения, но что, если это какой-нибудь Евгений? Какого черта он звонит ей посреди ночи, да еще и так настойчиво. В такое время люди спать должны, а не доставать других своими назойливыми звонками.

Человек, имеющий представление хотя бы о правилах вежливости, никогда бы не стал отвечать на чужой телефонный звонок. Только вот Кирилла вежливым было назвать очень сложно: он всегда прямо говорил людям то, что он о них думает.

Именно это Лебединский и собирался сделать сейчас.

Разумеется, ночью я с кровати не вставала - более того, даже не шевелилась, опасаясь, что кусающиеся пружины заколят меня до полусмерти, стоит мне только перевернуться на другой бок и принять более удобное положение. За бессонную ночь я успела подумать обо всем, о чем только могла - о гадском скейтере, спокойно дрыхнущем за стенкой и даже не представляющим, как я тут мучаюсь, о предстоящих командных соревнованиях, которые должны были наступить уже совсем скоро, и, конечно, о смысле жизни. Последний, впрочем, волновал меньше всего, но случаем не воспользоваться я не могла: очень уж вдохновляла на философию эта кровать пыток.

К моему превеликому счастью, под утро уснуть мне все-таки удалось, но только после того, как на улице полностью рассвело. На время я не смотрела, ибо телефона под рукой не оказалось, но по внутренним ощущениям было уже около семи часов, и перед тем, как окончательно отключиться от бренного мира, я успела отметить одну любопытную мысль - если Кирилл разбудит меня где-нибудь через час, я ему не просто голову оторву. Я его убью. Жестоко и беспощадно.

Проснулась я от жуткого холода, от которого спрятаться под тонким одеялом упорно не получалось. От приоткрывшейся двери ощутимо тянуло мерзлым сквозняком, так что мне пришлось неохотно выскользнуть из кровати, к которой за ночь я успела даже притерпеться, и протопать босыми ногами в коридор, кутаясь в одеяло.