Но, не пускаясь в долгие размышления, я ограничился признанием существующего положения вещей.

–  Дорогой дядюшка, - продолжал я.
– Допустим, что все ваши вычисления точны, но позвольте мне вывести из них неизбежное заключение.

–  Валяй, мой мальчик, сколько душе твоей угодно.

–  В той точке, где мы находимся, под широтами Исландии, земной радиус равен приблизительно одной тысяче пятистам восьмидесяти трем лье, не так ли?

–  Да, тысяче пятистам восьмидесяти трем…

–  Скажем, круглым счетом, тысяче шестистам. Из них мы прошли двенадцать лье.

–  Правильно.

–  И это при диагонали в восемьдесят пять лье?

–  Именно так.

–  Пройденных в двадцать дней?

–  В двадцать дней!

–  Но шестнадцать лье составляют сотую часть земного радиуса. Если и далее мы будем так подвигаться, то нам понадобится еще две тысячи дней или около пяти с половиной лет, чтобы попасть к центру Земли.

Профессор не отвечал.

–  И это, не принимая в расчет того, что если спуску по вертикальной линии в шестнадцать лье соответствует переход по горизонтальной линии в восемьдесят, то это составит восемь тысяч лье в юго-восточном направлении, и, следовательно, нужно очень много времени, чтобы добраться с какой-либо точки земной поверхности до центра.

–  К черту твои вычисления!
– вскричал разгневанный дядюшка.
– К черту твои гипотезы! На чем они основаны? Кто тебе сказал, что эта галерея не ведет прямо к нашей цели? А затем в мою пользу говорит пример нашего предшественника. То, что делаю я, уже сделал другой, и то, что удалось ему, удастся также и мне.

–  Надеюсь, но ведь мне все же разрешается…

–  Тебе разрешается молчать, Аксель, если ты намерен продолжать свои благоглупости!

Я видел, что в дядюшке снова заговорил раздражительный профессор, и принял это к сведению.

–  А теперь, - продолжал он, - взгляни-ка на манометр. Что он указывает?

–  Весьма значительное давление.

–  Хорошо! Ты видишь, что если спускаться постепенно, то привыкаешь к более плотной атмосфере и ничуть от этого не страдаешь.

–  Ничуть, если не считать боли в ушах.

–  Это пустяки, и ты можешь легко избавиться от этого, участив дыхание и тем ускорив обмен воздуха в легких.

–  Хорошо, - ответил я, решив больше не противоречить дядюшке.
– Есть даже известное удовольствие в том, что погружаешься в более плотную атмосферу. Заметили ли вы, с какой силой в ней распространяется звук?

–  Несомненно! Тут и глухой стал бы отлично слышать.

–  Но эта плотность, конечно, будет возрастать?

–  Да, согласно закону, еще недостаточно точно установленному. Известно, что сила тяготения уменьшается по мере углубления в Землю. Ты знаешь, что ее действие всего ощутительнее на поверхности Земли и что в центре земного шара предметы не имеют веса.

–  Я знаю это; но скажите, не приобретает ли воздух в конце концов плотность воды?

–  Несомненно, под давлением в семьсот десять атмосфер.

–  А ниже этого предела?

–  Плотность будет неизменно возрастать.

–  Как же мы будем тогда спускаться?

–  Мы наложим в карманы камни.

–  Право, дядюшка, у вас на все есть ответ?

Я не смел больше забегать вперед; я рисковал натолкнуться еще на какую-нибудь преграду, которая вывела бы из себя профессора.

Однако было ясно, что под давлением, которое могло подняться до нескольких тысяч атмосфер, воздух перешел бы, наконец, в твердое состояние, а тогда, допуская даже, что наши тела и выдержали бы› такое давление, все же пришлось бы остановиться.

Но я не привел этого довода. Дядюшка снова стал бы козырять своим вечным Сакнуссемом, - пример отнюдь не убедительный, так как, даже признавая факт путешествия ученого исландца, можно было бы привести очень простое возражение.

В шестнадцатом веке ни барометр, ни манометр не были еще изобретены, - как же мог Сакнуссем установить, что он дошел до центра земного шара.

Но я оставил это возражение при себе и выжидал событий.

Остальная часть дня прошла в вычислениях и разговорах. Я соглашался во всем с профессором Лиденброком и завидовал полному безучастию Ганса, который, не разбирая причин и следствий, слепо шел туда, куда его вели обстоятельства.

Сознаюсь откровенно, до сих пор все шло хорошо, и я не имел права жаловаться. Если «в среднем» трудности не станут увеличиваться, то ничто не помешает нам достичь нашей цели. А тогда - какая слава! Я дошел до того, что рассуждал вроде Лиденброка. Удивительно! Неужели в этом сказывалось влияние необычайной среды, в которой я жил? Может быть.

В продолжение нескольких дней более крутая дорога, иногда даже ужасающе отвесная, завела нас глубоко в недра Земли. В иные дни мы проходили от одного до двух лье. Спуск был опасен, но ловкость и удивительное хладнокровие Ганса приходили нам на помощь. Этот исландец, никогда не терявший присутствия духа, оберегал нас с неизменной преданностью, и благодаря ему мы преодолели много трудностей, а это нам одним было бы не под силу.