Она чувствовала, как глаза у нее расширились от ужаса. Они просто пришли и забрали его, и ничто на свете не может их остановить. Она ничего не может поделать. Они со стариком одни в этом коридоре.

— Мисс, пожалуйста, — сказал старший. — Вы обязаны носить форму. Таковы правила. Я сейчас не буду спрашивать ничьих имен. Давайте расстанемся друзьями. Самое лучшее для вас — уйти отсюда. Возьмите старика, напоите его чаем, а затем уложите в постель. Забудьте обо всем. Это государственное дело. Я не буду спрашивать имен. Пожалуйста, мисс, уходите. Я не хочу спрашивать ничьих имен.

Он сделал шаг в сторону. Он ощущал неловкость, этот сильный здоровый мужчина, отмеченный печатью армейской или полицейской службы. Он старался быть любезным. Ему самому было не по душе то, что он делал.

— С кем я могу поговорить? — спросила она. — Господи, скажите мне, с кем я могу об этом поговорить?

Мужчина нервно огляделся. На улице сигналила машина. Его рука быстро нырнула в карман пиджака и появилась оттуда с листком бумаги. Он развернул листок и заглянул в него.

— Поговорите с капитаном Литсом, — сказал он. — Он такой же, как вы, американец. Или с майором Аутвейтом. Этим делом занимаются они.

И ушел.

— Евреи, — пробормотал доктор Фишельсон, сидя на стуле и уставившись пустым взглядом в никуда. — Кто расскажет об евреях? Кто будет свидетелем участи евреев?

Но Сьюзен знала, что никому до евреев нет дела.

Литс в одиночестве сидел в своем кабинете и ждал Сьюзен. Он знал, что она придет. Нервничал. Курил. Нога у него болела. Так как теперь было много работы, он отослал Роджера с поручением. И только что позвонил Тони, которому не терпелось проверить дюжину дополнительных идей, связанных с первой серьезной удачей. Но Литс осадил его:

— Сначала мне надо уладить дела с Сьюзен.

Голос Тони сразу же приобрел холодные нотки.

— У нас нет никаких дел с Сьюзен. Ты ничем ей не обязан. Ты ничем не обязан евреям. Все твои обязанности связаны с операцией.

— Я должен попытаться все ей объяснить, — возразил Литс, зная, что на такого твердого человека, как Тони, это не подействует.

— Тогда быстрей кончай с этим, дружище, и будь завтра готов к работе. Это будет первый день новой работы, согласен?

Литс завидовал майору. Для англичан война очень простое занятие: они бросаются в нее очертя голову и только потом начинают подсчитывать, чего им это стоило.

Он услышал в вестибюле какие-то звуки. Сьюзен? Нет, это просто что-то стонет в старом здании.

Но через мгновение дверь открылась, и появилась она.

Он мог видеть только ее темный силуэт на светлом фоне.

— Я думала, ты где-нибудь празднуешь, — сказала она.

— Это еще не триумф. Это только начало.

— Послушай, здесь можно включить какой-нибудь свет?

Литс включил свою настольную лампу — медную конструкцию с непрозрачным зеленым колпаком.

От того, что он знал, что умер для нее, она казалась ему еще более прекрасной. Он почувствовал, как его мужское достоинство напряглось и начало увеличиваться в размерах. Литс испытывал неудержимую потребность вернуться к прошлому: к тому времени, когда нынешние заботы были еще впереди, когда евреи были всего лишь маленькими, стоящими на заднем плане людьми, которых она изредка посещала, когда сам Литс занимался простой и бессмысленной работой, а Лондон был всего лишь далеким городом. На какую-то секунду он подумал, что готов сделать что угодно, чтобы вернуть все это обратно, но больше всего ему хотелось вернуть Сьюзен. Только ее. Он хотел снова познать ее, всю ее: кожу, руки, ноги. Ее рот. Ее смех. Ее грудь и лоно.

Она была одета в полную форму, как на параде. Армейский коричневый цвет, который делал большинство женщин бесформенными и бесполыми, удивительно шел Сьюзен. Медные пуговицы сверкали в мерцающем английском свете. Слева на груди к ее куртке было приколото несколько знаков отличия. На петлицах мерцали шпалы и нашивка экспедиционного корпуса, на рукаве выделялся вертикальный меч. На волосах примостилась одна из этих маленьких шапочек. В руках была сумочка или что-то в этом роде.

— Ты знаешь, я пыталась тебя остановить, — сказала она. — Пыталась. Я встречалась с людьми. Со знакомыми. С офицерами, с которыми сталкивалась в госпитале. Даже с генералами. Я даже пыталась найти Хемингуэя, но он куда-то исчез. Вот в каком отчаянии я была.

— Но ты так ничего и не добилась?

— Нет, разумеется.

— Это очень важное дело. По крайней мере, мы думаем, что очень важное. Ты не можешь его остановить. Сам главнокомандующий уже не может это остановить.

— Ну ты и проныра.

— Хочешь сигарету?

— Нет.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Я была там, когда они приехали и забрали его. «Особый отдел». Мы ничего не могли поделать.

— Знаю. Я читал рапорт. Извини. Я не знал, что все так получится.

— А что бы это изменило?

— Ничего, — признался Литс. — Да, Сьюзен, ничего бы не изменило.

— Ты просто грязный ублюдок.

Казалось, она вот-вот сломается. Но ее глаза, в которых только на мгновение блеснула влага слез, очень быстро вернули свой твердый блеск.

— Сьюзен…

— Где он?

— В другой больнице. В британской. С ним там будет все прекрасно. Если тебя беспокоит именно это, то не волнуйся. Мы о нем хорошо позаботимся. Он нам очень важен.

— Ты не представляешь, через что прошел этот человек.