В пути мы обсуждали новости о том, что днем раньше на востоке Варшавы начались тяжелые бои. Германская армия несла тяжелые потери, поскольку поляки успели хорошо окопаться и укрепиться в своей столице. Я с тревогой думал о том, что при штурме Модлина нам, возможно, тоже придется нелегко.

Модлин превзошел даже мои худшие ожидания. За последнюю неделю поляки успели окружить окопами, противотанковыми рвами и колючей проволокой всю западную часть города. Нашей дивизии пришлось резко остановиться, когда мы подошли к Модлину на расстояние винтовочного выстрела. Мы были вынуждены окапываться под градом пуль и снарядов.

Когда я уже заканчивал рыть свою ячейку, в нее вдруг впрыгнул сержант Зоммер.

– Пойдем со мной, Гюнтер, – сказал он. – Ты выбрал не лучшее место для снайперской позиции.

Мы отбежали от передовых позиций нашей дивизии. Позади них Зоммер указал мне на несколько росших рядом деревьев. За этими деревьями мы с сержантом и вырыли свой новый окоп. Там уже лежало несколько досок, заранее принесенных Зоммером. Он уложил их на окоп так, чтобы оставались только узкий вход и две небольших щели, из которых мы могли бы вести огонь.

– На доски надо уложить мешки с песком, – сказал сержант, доставая из своего рюкзака несколько пустых мешков.

Поскольку рядом не было песка, то мы наполнили мешки обычной землей и уложили их на доски. Сверху Зоммер натянул камуфляжную сетку. Наше снайперское гнездо было готово.

Забравшись в окоп, мы открыли огонь по полякам. Их было так много, что нам совершенно не требовался наводчик. Правда, расстояние до польских позиций было метров 500–600, к тому же враги находились в окопах. Поэтому не только у меня, но и у Зоммера в цель попадала далеко не каждая пуля.

Однако у нас было достаточно патронов. Зоммеру удалось раздобыть несколько пулеметных лент от MG-34. В них использовались точно такие же патроны, как в наших карабинах K98k. Единственным недостатком было то, что нам приходилось вынимать патроны из ленты, но вскоре я наловчился делать это довольно быстро.

Осада Модлина длилась много дней. Когда в боях наступало затишье, мы переговаривались с Зоммером. Он продолжал раскрывать мне тонкости снайперского ремесла. В частности, он объяснил мне, что в подобных условиях мы вполне можем позволить себе не беспокоиться о перемене позиции. Во-первых, наше снайперское гнездо находилось далеко позади передовых позиций дивизии, а поляки вели огонь преимущественно по переднему краю наших войск. Во-вторых, наш окоп был достаточно надежно укреплен и замаскирован.

– Конечно, может получиться так, что мы нарвемся на снайпера или наводчика экстра-класса, – невесело ухмыльнулся Зоммер. – Но это очень маловероятно. Так что об этом лучше не думать.

Он оказался прав. За все две с половиной недели осады враги так и не догадались открыть огонь по нашему снайперскому гнезду. Мы с сержантом за это время сумели уничтожить примерно по сотне поляков.

За время осады – в один из ее дней, 17 сентября, – боевой дух наших бойцов несколько подняла новость о том, что Советский Союз также вступил в войну против Польши в качестве союзника Германии. Поляки были обречены в войне с двумя государствами, каждое из которых обладало значительно превосходящими силами.

Передовые позиции защитников Модлина постоянно пополнялись свежими силами, и наши части никак не могли войти в город. Артиллерийская перестрелка не утихала все две с половиной недели.

Наконец 28 сентября капитулировала Варшава. Гарнизон Модлина капитулировал только на следующий день. Мы вошли в город. Оказалось, боеприпасы защитников были уже на исходе. Более того, в Модлине начинался голод, поскольку все пути поставки продуктов были уже давно перерезаны нашими войсками.

На этом Польская кампания для меня закончилась. Однако последние польские части, продолжавшие сопротивление, сдались только 5 октября. После этого Польша была разделена на две части. Восточную часть оккупировал Советский Союз, а западную – Германия.

В течение последующих пяти месяцев я был произведен в младшие унтер-офицеры. Далеко не последнюю роль в этом сыграл мой снайперский счет. Сержант Зоммер подтвердил значительную часть моих попаданий.

Кроме того, за эти пять месяцев я получил один-единственный отпуск сроком на одну неделю. Ингрид и мать едва не расплакались, когда увидели меня на пороге дома. А вот Курт отреагировал совершенно иначе. Он дичился меня и совершенно не хотел признавать во мне своего отца. Это очень расстроило меня. Конечно, я успокаивал себя тем, что дети в таком возрасте всегда относятся с опасением к малознакомым людям, а я из-за армейской службы стал для своего сына именно таким малознакомым человеком. Подобные рассуждения были верными, логичными, но мало утешали.

Ингрид и мать без конца спрашивали о том, какой была война в Польше. Мои ответы сначала были короткими: «Да, я видел бои», «Нет, мне не хочется это описывать. Вы же видите, я жив, это главное» и тому подобное. В конце концов мне стало тяжело видеть смятение и растерянность на их лицах. Тогда я начал врать, говорить о том, что поляки постоянно отступали, почти не отваживаясь вступать с нами в бой. Я даже рассказывал матери и Ингрид армейские анекдоты, немного грубые, но веселые. Все это успокаивало их. И вскоре они уже верили, что Польская кампания была чем-то вроде приключения, веселого и совсем немного рискованного. Матери и Ингрид хотелось в это верить, и поверить было нетрудно, ведь все немецкие газеты писали о том же самом.