В девятнадцать он прошел по верхним тросам Бруклинского моста. Когда он добрался до вершины каменной опорной башни, то начертал свое имя аэрозольным баллончиком поверх других имен, выкурил сигарету и подумал: а не прыгнуть ли? Так чего же он так боится сунуть руку в серебряную лужу? Еще раньше, в пятнадцать, с двумя другими парнями устроил пожар на южной станции обслуживания в «Бруклин-Квинс Экспресс-вэй», облив десять матрасов бензином. Так что катись ты к дьяволу, Поли. И к дьяволу все, что с тобой связано – твою машину и твою жену, твою бумагорезку и твои белые зубы. Что ты совершил в своей жизни? А я всегда делал, что хотел, и собираюсь сделать это сейчас. Ты всегда ненавидел меня, а я тебя. Смотри, я суну туда свою руку и покажу тебе. В прохладной толще серебра он почувствовал влагу. Засунул выше локтя, шевеля пальцами. Когда он выдернул руку, то увидел, что она превратилась в ревущий шлифовальный круг для пола. Какой громкий аппарат, все тело вибрирует. Его используют профессиональные циклевщики, напряжение 220 вольт. Понадобилось двое мужиков, чтобы нести машину по лестнице, а он вот ею размахивает. Он опустил аппарат в блестящую лужу. Машина перестала вертеться, его плечо освободилось от груза. Все было в порядке. Но за собой он вытащил ржавую якорную цепь. Она прожигала его насквозь. Так больно, что нельзя прикоснуться – о, господи, неужели это все на самом деле?

– Наркан начал действовать, – объявил спокойный голос. – Может быть, секунд через десять.

Рик открыл глаза, чтобы посмотреть на руку. Он увидел трех мужчин рядом. Кто они? Пол был забросан обертками из фаст-фуда, еще они принесли телевизор.

– О, пожалуйста! – вскричал он. Его рот – сплошная опухшая болезненная рана. – Сделай, чтоб перестало болеть!

– Ничего не могу поделать, Рик, – ответил тот, которого звали Моррис. – У тебя пульс стал слишком редким. Пришлось тебя обратно выдернуть.

Он лежал на столе в окровавленной футболке, правая рука прикована к столу, левая заканчивалась сразу после рукава. Металлический зажим на обрубке был замотан бинтами.

– Вы, твари, отрезали мою руку!

Моррис положил тяжелую ладонь Рику на грудь.

– Успокойся, – сказал он, демонстрируя навык обращения с буйными пациентами.

– Моя рука! Вы, гады, мне руку отрезали!

– Я неплохо поработал, упаковывая твою руку, просто как в учебнике.

– Ты будешь снова спрашивать про деньги? – поинтересовался тот, которого звали Томми.

– Он не знает ничего, – сказал Моррис, положив ладонь Рику на лоб.

– Откуда знаешь?

– Откуда? – Тот нахмурился. – Я имел дело с двумя тысячами пациентов в состоянии шока. В шоке человек лгать не может. – Моррис пощупал Рику пульс, взглянул на часы. – Тело многое забывает в шоке, но не врет.

– Который час? – спросил Рик.

– Поздно. Раннее утро, два часа.

– Моя рука здесь?

– Она в ящике со льдом, – сказал Томми, – мы ее на лед положили, вроде как пиво.

– Я могу ее забрать? Моррис покачал головой.

– Еще нет.

– А когда?

– Мы должны все закончить.

Рик чувствовал, что не может поднять голову. У него был жар, знобило.

– Так когда же? – Он закрыл глаза. Он надеялся, что если приставить руку обратно, боль пройдет. Его ступня, ребро и рот – все болело, будто продырявленное и набитое гвоздями, стеклом и осколками костей.

– Какого дьявола вы хотите? – закричал Рик.

– А чего хотят все? – сказал Моррис. – Мы хотим наличных.

Рик не мог дышать. Он повернул шею, чтобы взглянуть на руку.

– Не двигайся, Рик, иначе кожа будет отходить от краев раны. – Моррис вынул из кармана шоколадный батончик, отломал кусок и засунул Рику в рот. – Тебе нужен сахар.

– Где моя рука?

Моррис махнул рукой, Рик с трудом приподнял голову и увидел красный ящик для льда, в который вошла бы сотня фунтов филе тунца. Даже заклеена липкой лентой. Он обмяк на столе.

– Скажи мне, где деньги, Рик.

– Когда мы будем в больнице.

Моррис дал Рику остатки батончика.

– Мы тебя не можем отвезти прямо в больницу.

– Высадите меня на углу.

Мужчины переглянулись.

– Он не знает о коробках, – сказал Томми.

– Может, у него есть какая-нибудь заначка? Сколько у тебя денег, Рик?

– О, черт, – выдохнул он. – Может быть, сорок тысяч.

– Маловато будет, приятель.

– Это все, что у меня есть.

– Отвезите меня и мою руку в больницу – на угол, все равно куда. Каждый из вас поимеет… тринадцать – четырнадцать тысяч, больше у меня денег нет. Я держал деньги в доме своей тетки.

– Да, мы знаем. Где они теперь? Неожиданно Рик уставился в потолок остекленевшим взглядом.

– Что с ним?

– Думаю, сахар действует.

– Где твой грузовик, Рик?

– Мой грузовик? В гараже.

– Поищи у него в бумажнике квитанцию.

– Здесь ничего.

– Верни парню бумажник. Нам чужие карманные деньги не нужны.

– Как вы меня нашли?

Моррис пропустил вопрос мимо ушей.

– Где этот гараж, Рик?

Он чувствовал себя странно.

– А знаешь, – сказал он, – я свою мать видел внутри помидора.

Они были подонками, что не мешало им мыслить здраво: лучше легкая нажива, чем возня вокруг бормочущей жертвы. Набросили на него старое пальто, втащили в старое такси и посадили на заднее сиденье. Культю и ребра пронзила боль. Ящик со льдом бросили в багажник, как и обещали, ящики с инструментами положили на переднее сиденье. Он разглядел тощую собаку под уличным фонарем, из пасти которой что-то свисало. Моррис вручил Рику большую бутылку «Гейтерэйд» и сказал: