Выше приведено было свидетельство Гельмольда о том, что, по мнению балтийских славян, христианская кровь была приятна богам. По словам Гельмольда, руяне ежегодно приносили в жертву Святовиту христианина, по указанию жребия[127]. Подтверждение известия о человеческих жертвах находим и у других писателей: «Страшный гнев богов они умилостивляли кровью людей и животных», – пишет Титмар[128]. Адам Бременский рассказывает, как жители Ретры (в 1066 г.) убили епископа Иоанна. Тело убитого было выброшено на улицу, голова же его, насаженная на шест, была принесена в жертву богу Редигасту[129].

Возвращаюсь к жертвенным обрядам. «После совершения, по обычаю, жертвоприношения, – говорит Гельмольд, – собравшиеся обращались к пиршеству и забавам»[130]. В Штетинской главной контине хранились чаши, которые в праздничные дни выносились оттуда и служили знатным людям для гадания и пирования[131]. Пиром заключался и праздник в честь Святовита Арконского: «Остальная часть дня (после совершения вышеописанных гаданий, молитв и увещеваний народа) проходила в пышном пиру, на котором потреблялись жертвы, – пишет Саксон Грамматик. – Здесь неумеренность была добродетелью, а воздержание – стыдом»[132]. Религиозное значение этого пиршества (и других, подобных ему) подтверждается словами Саксона, что оно совершалось «именем веры». Выше было приведено свидетельство Гельмольда о том, что славяне на своих пирах и попойках пили круговую чашу и при этом произносили «во имя богов» (доброго и злого) слова не благословения, а проклятия, т.е. заклинания. Это также указывает на несомненно религиозный характер таких пиров. Употребление в Штетине на праздничных пирах, для пития и гаданий, чаш, хранившихся в главной контине, т.е. представлявших в некотором роде священную утварь, точно так же подтверждает религиозное значение праздничных попоек.

Герборд упоминает о ночном празднестве поморян близ Пирица, происходившем 4 июня 1121 года: «Приблизившись, – рассказывает у него Сефрид, – мы увидели около 4000 человек, собравшихся со всей страны. Был какой-то языческий праздник, и мы испугались, увидев, как безумный народ справлял его играми, сладострастными телодвижениями, песнями и громким криком», причем толпа была в опьянении от напитков и праздничного веселья[133].

Приведенные данные с достоверностью показывают, что у балтийских славян богослужебные обряды получили сравнительно более развитые формы. Здесь богослужение сделалось достоянием жрецов, приставленных к храмам и, следовательно, связанных известными обязанностями, по более или менее точно выработанному уставу. Жрецы имели особое белое одеяние [в таком одеянии предстал в лесу, как рассказывают жизнеописатели св. Отгона Бамбергского, крестьянину жрец Яровита, вещавший ему от имени своего бога[134]]; на них возложено было, в Арконском, Ретрском, Штетинском и др. святилищах, наблюдение за священными конями, содержавшимися при храмах, забота о сохранности храмовых сокровищ, о чистоте внутри храма; они, по свидетельству Гельмольда, назначали дни праздников, закапали жертву и вдохновлялись жертвенною кровью, которую пили, вопрошали богов и предвещали народу будущее, решая предлагаемые богам вопросы посредством гаданий, возглашали молитвы, подавали присутствовавшим советы и поучения. И самый обряд богослужения должен был естественно принять здесь более точно определенную, более развитую форму, чем у южных (и, как увидим ниже, также у восточных) славян, у которых приносили жертвы и руководили общественными молитвенными обрядами не жрецы, связанные специальными храмовыми уставами, а князья или старейшины, т.е. старшие в роде, следовавшие в этом действии лишь общим, разумеется, более простым, традиционным формам и приемам. (Ср. также слова Краледв. рукоп..: «Где отец давал богам явства», т.е. именно старший в доме). О том, что храмовая служба у балтийских славян исполнялась, по словам Гельмольда, с особенным тщанием и благоговеянием, было говорено выше. Наибольшей подробностью отличается дошедшее до нас в сочинении Саксона Грамматика описание службы в честь Святовита Арконского, – в ней заключаются главные моменты богослужения: жертвоприношение, гадание, молитвы жреца и обращенные им к народу поучения, наконец, жертвенная трапеза с попойкой и увеселениями народа; служение Святовиту в Арконском храме выработалось в совершенно специальную форму, в точности установленную и ежегодно в таком виде исполняемую. В таком же роде, хотя, разумеется, с местными специальными оттенками, было служение богам в Штетинском и Ретрском храмах (см. выше и в других местах.

Что касается Волыни (Поморской), то там, по словам Эбона, «народ имел обычай праздновать в начале лета торжество какого-то божества; на этот праздник для игр и плясок сходилось множество народа. Когда волынцы обращались в христианство, – продолжает тот же автор, – тоща, по приказу Отгона, преданы были огню большие и малые идолы, стоявшие на открытом месте. Некоторые из жителей тайно унесли и скрыли несколько небольших, украшенных золотом и серебром изваяний. Пришло время названного языческого праздника, сошелся с обычным усердием изо всей области народ и предавался различным играм и пиршеству, когда перед него вынесли сохраненные изображения его прежних богов. Этого было достаточно, чтобы разгоряченный веселием народ снова возвратился к старому языческому обряду служения им»[135]. Кроме описанных общественных жертвоприношений и служений богам, совершались и частные приношения и молитвы. Заключаем об этом из следующих слов Адама Бременского: «Ход через мост (который вел к Ретрскому храму), – пишет он, – разрешается только тем, которые желают совершить жертвоприношение или вопрошать богов»[136]. Гельмольд говорит, что во двор святилища бога Прове допускались только жрецы, а также желавшие приносить жертву[137]. О предложении в дар богам частными лицами разных драгоценных предметов, как добровольных приношений, видно из слов Саксона Грамматика: «Можно было видеть здесь (в Арконском храме) и множество общественных и частных даров, – говорит Саксон, – жертвованных благочестивыми обетами требующих помощи»[138].

Восточные славяне

Восточные славяне также приносили жертвы как стихийным, так и личным божествам своим, и гадали. «Россы, – по свидетельству Константина Багрянородного, – у весьма высокого дуба приносили в жертву живых птиц. Делали также круг стрелами, другие клали туда хлеб или что другое при себе имели. После того бросали жеребья и гадали, колоть ли им птиц и есть, или выпустить на волю»[139]. Воины Святослава, по словам Льва Диакона, погружали в струи Дуная младенцев и петухов, по совершении погребения воинов, павших в битве[140]. Обряд этот, вероятно, имел значение жертвоприношения воде. Выше приведены были разные свидетельства о принесении русскими жертв кровных и бескровных болотам, колодезям, озерам, рощам, горам, холмам, светилам небесным, наконец, личным божествам. Нестор, перечислив русских кумиров, поставленных Владимиром в Киеве, прибавляет: «Жряху им, наричтощы я богы; привожаху сыны своя и дщери, и жряху бесом, оскверняху землю теребами своими, и осквернися кровьми земля руска и холм от» (на котором стояли кумиры). «Жряху ему (кумиру, поставленному Добрыней в Новгороде) люди Ноугородстии, аки Богу»[141]. В житии Константина Муромского говорится, что русские язычники приносили требы озерам и рекам, прибегали к воде в немощах и повергали в колодези деньги. «Где коня закалающий?» – восклицает автор жития об искорененном языческом обычае[142]. «Твое конунгонское величество и твое лицо, воспитатель мой, остаются всегда ласковы и светлы, – говорил Олаф князю Владимиру, – когды ты не ездишь в капище, и не приносишь божествам жертв; в противном случае ты представляешься мне мрачным и скучным»[143]. В Слове Христолюбца упоминается о «жертвах идольских», «покладывахут им (богам) теребы и куры им режють», там же и в других упомянутых выше поучениях говорится о «несчастливых жертвах», о «Диевом служении и кладении треб», о «кладении треб Роду и Рожаницам, упирем и берегиням», о «молении короваев», о питии чаш на пирах в честь идолов, о заклании кур идолам, о метании жертв в воду, о предложении «бесам» молока, масла, яиц и «всего потребного». Архиепископ Макарий Новгородский писал еще в 1534 г. в Вотскую Пятину: «И молятца деи по скверным своим молбищом древесом и каменью… и жертву деи и питья жрут и пиют мерзким бесом»[144]. Обычаи языческих жертвоприношений оставили глубокие, неизгладимые следы и в современной нам народной жизни. До сего времени народ предлагает стихийным божествам и духам или святым, заменившим собою древних богов, жертвенные дары. Приведу несколько примеров: великорусские поселянки встречают весну с пирогом, который кладут в дар ей на землю[145]. В городе Котельниче (Вятской губернии) сохранился обычай приносить в жертву кур, с целью отвратить болезнь или какое-нибудь другое несчастье. Избирают для этого кур – трое цыплятниц, т.е. таких, которые вывели цыплят по три раза; перья их и внутренности тщательно собираются в корчагу, а ощипанных кур варят и ставят на стол. Призывается священник; отслужив молебен, он благославляет жертвенное мясо и окропляет его св. водою. Оставшиеся от этих кур кости складывают в ту же корчагу, в которую прежде положены были перья и внутренности, и все это вместе с корчагою бросают в реку или прячут в лесу[146]. (Ср. в Слове Христолюбца: «Куры им (богам) режють»; в Слове о том, како первое погани веровали в идолы: «О убогая курята, оже не на честь святем породишася, ни на честь верным человеком, но на жертву идолам режються».) В Орловской губ. и доныне режут кур под овином 4-го сентября, следовательно, при начале молотьбы; в других же местах уцелел обычай резать в овине петуха 1-го ноября[147]. (Ср. в церковном уставе Владимира о молитвах «под овином», в Слове Христолюбца: «молятсь огневе под овином».) В Пошехонском уезде (Ярославская губ.) до сего времени некоторые деревья, рощи, колодези считаются святыми и чествуются приношениями, молебнами и крестными ходами[148]. Суеверные рыболовы весною умилостивляют водяного, бросая ему в дар лошадь в реку и делая в честь его же возлияние масла в реку, в некоторых же местах мельники приносят ему (черту) в дар раз в год черную откормленную свинью[149]. (Ср. в церковном уставе Владимира о молитвах «в рощении и у воды», в послании митрополита Иоанна Русского: «и еже жрут бесом и болотом и кладезям»; в Густинской летописи: «иные кладезем, озером, рощениям жертву приношаху» и т.п.). Ублажение домового и дворового духов посредством жертвенных угощений во многих, местах еще не вышло из обычая. (См. ниже в статье: «Огонь»).

Сохранился также обычай в известные праздничные дни, в честь празднуемого в соответствующий день святого, убивать купленного на общий (мирской) счет быка, теленка или барашка. «На Петров день барашка в лоб», – говорят крестьяне. Мясо животных, закалаемых к праздникам, называется «моленым кусом». (Ср. в Слове Христолюбца выражения: «короваи молят», «моленое то брашно»[150].) Пермяки в Ильин день приносят в часовни, в коих празднуют Пророку Илии, жареные козьи и бараньи головы с горохом, служат молебны и просят защиты скоту и овощам. Празднуя день Марии Голендухи, приносят в часовню жареных кур и индеек, испрашивая покровительства домашним птицам[151]. (Ср. в послании архиепископа Макария: «Жертву приношаху кровную бесом, волы и овцы, и всяк скот и птицы».) Исторические памятники свидетельствуют о том, что и на Руси приносились иногда в жертву люди. Ибн-Даста, говоря о высоком значении у русов знахарей, прибавляет: «Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему петлю на шею, навешает жертву на бревно и ждет, пока она не задохнется, и говорит, что это жертва Богу»[152].6 Владимир, после победы над ятвягами, по словам Нестора, творил «потребу кумирам с людьми своими. И реша старцы и бояре: мчем жребий на отрока и девицю, на кого же падет, того зарежем богом». Жребий пал на варяга-христианина, который и был принесен в жертву[153]. «Уже не идолослужители зовемся – христианами, – говорит митрополит Иларион (XI в.), – уже не закалаем бесом друг друга»[154]. В русских сказаниях и былинах еще живет воспоминание о человеческих жертвах. Стенька Разин, по свидетельству Страуса, принес в дар Волге свою любовницу, пленную персидскую княжну[155]. Садко в русской былине бросается спутниками своими в море, как умилостивительная жертва царю морскому[156]. Жертвенной крови и у русских (как у южных и западных славян) приписывалась особенная сила: «Уже не жертвенныя крове вкушающе погибаем, – говорит митрополит Иларион, – но Христовы пречистыя крови вкушающе спасаемся»[157]. Воспоминание о чудодейственной силе крови жертвенного животного сохранилось у русских до нашего времени. Так, в некоторых местах северо-восточной России кровью убитой к Рождеству свиньи брызгают в огонь, на котором обжигают тушу, и думают, что вследствие такого обряда нечистая сила перестанет ходить по хлевам и портить скотину.

Между различного рода гаданиями, совершаемыми в разных местах России, связанными обыкновенно с известными праздниками, а потому имеющими обрядное значение, мы встречаем такие, которые совпадают с упомянутыми выше гаданиями древних южных и западных, именно балтийских славян. Сюда принадлежат прежде всего гадания по внутренностям жертвенных животных, вероятно, в старину бывшие в обычае и у русских. Заключаем об этом по уцелевшему доныне обычаю гадать по селезенке кабана, убитого на коляду, о том, будет ли зима холодная или с оттепелями, а также по зернам, найденным в зобу гуся, зарезанного 24 ноября, какой именно хлеб родится в будущее лето; ходить на святках в сарай, где стоят свиные туши, от которых, по народному поверью, слышится голос, определяющий будущую судьбу гадающего. В Изборнике Святослава (1073 г.) упоминается «ижтробьный влъхв»[158]. (Ср. обычай у болгар «глядеть в утробу», гадать по салу убитого животного.) О гаданиях относительно предмета жертвоприношения, посредством жеребьев, имеем свидетельства древних писателей: россы, по словам Константина Багрянородного, бросали жеребья и гадали, колоть ли им птиц или пустить на волю; в Несторовой летописи читаем: «мчем жребии на отрока и девицю, на кого же падет, того зарежем богом»[159]; в былине «Садков корабль стал на море», Садко обращается к своим товарищам, желая узнать, кого следует принести в жертву морю (морскому царю): «А и режьте жеребья вы волжены – а и всяк-то пиши на имена – и бросайте их на сине море»[160]. Гадания по ходу коня и посредством печений или вообще кушаний, возведенные у балтийских славян в литургический обряд и, без сомнения, ведущие свое начало из глубокой древности, также известны в России: девушка на святках садится на лошадь, завязывает ей глаза и дает ей волю идти в ту сторону, куда она хочет, заключая по ходу ее о том, быть ли ей замужем или остаться без жениха; или выводят из конюшни лошадь через оглоблю: зацепит она ногой оглоблю, или перешагнет – служит худым или хорошим предзнаменованием[161]. В Малой Руси на рождественских святках соблюдается следующий обряд: отец семейства садится за стол, на котором стоят кушанья, обставленные снопами. Он спрашивает: «Видите ли вы меня, дети?» Ему отвечают: «Не видим». Он говорит: «Ну, дай Бог, чтобы и на тот год не видели»[162]. Нельзя не заметить во всех этих гаданиях разительного сходства с вышеописанными гаданиями в Ретрском, Штетинском и Арконском храмах.

До нас не дошло в древних письменных памятниках описания обряда общественного жертвоприношения восточных славян. Впрочем, картину этого обряда мы находим в двух старинных обрядных песнях, сообщенных Сахаровым. Первая из них поется во время ночного шествия, служащего изгнанию «коровьей смерти» (см. ниже ст.: «Смерть»); в ней изображается умилостивительное жертвоприношение, при котором произносится проклятие на смерть (заклинается смерть):

…Старцы старые…

Колят, рубят намертво