Говорю ему, что буду ждать его дома, и вот сижу и жду. Он придет, я уверена. Готова спорить на что угодно. И он приходит. Прошло пять минут с тех пор, как я вернулась, а он уже у калитки. Вижу его в кухонное окно и иду открывать.

Он мокрый до нитки. Дождь смыл с его лица почти всю кровь, но на лбу еще немного осталось.

С виду даже не заплаканный, но ему явно не по себе; стесняется, вот и в глаза мне не смотрит.

— Входи, — говорю. Он идет в кухню, за ним тянется мокрый след. Даю полотенце. — Вытрись.

Он промокает лицо, потом вытирает волосы.

— Пасиб, — бурчит.

Гляжу на него. Стоит весь мокрый, дрожит.

— Хочешь попить чего-нибудь? Воды? Колы? Чаю?

— Чаю. Да. Пожалуйста.

Вожусь с чайником, чашками, заварочными пакетиками. Очень странно заниматься такими нормальными делами, когда мы с ним наедине.

— Где твой приятель? — спрашивает он.

— За стенкой, — вру я. Винни нет дома, ушел по своим дилерским делам.

— Он биту забыл. — Адам косится на бейсбольную биту, прислоненную к стене.

— Если нужно, я сама с ней управлюсь, — говорю я и вдруг понимаю, что ляпнула глупость: смотри, мол, какая я крутая, и невольно улыбаюсь.

Адам не знает, можно ему тоже улыбнуться или нет. Уголок губ у него чуть-чуть дергается.

Потом он серьезно говорит:

— Бита тебе не понадобится. Я не для того пришел, Сара, чтобы тебя обижать. Я тебе никогда ничего плохого не сделаю.

Так и слышу папин голос: «Я тебе ничего плохою не сделаю, лежи тихо, больно не будет». Вранье, вранье!

Наверное, это стало видно по моему лицу — Адам хмурится и говорит:

— Я что, сказал что-то не то? Сара, честное слово, я тебя не обижу! Я просто поговорить хотел!

Я беру себя в руки:

— Нет-нет, все нормально. Я тебе верю. Я тоже хочу поговорить. Давай сядем.

Веду его в пустую гостиную.

Он осматривается:

— Я думал…

— Что?

— Да так, ничего.

Он думал, там Винни. Я же соврала ему, что Винни за стенкой.

Мы пьем чай, я сижу на одном продавленном засаленном диване, Адам — на другом. Нам есть что сказать друг другу, только непонятно, с чего начать. Молчать жутко неловко. Чем дальше, тем хуже. В конце концов Адам собирается с духом.

— Сара, ты вот обзывала меня по-всякому — дьяволом например. Я не понимаю за что. Я и видел-то тебя всего пару раз. И ничего тебе не сделал.

Я набираю побольше воздуху.

— Ну да, мы встречались всего пару раз, но я тебя уже видела. Я тебя вижу во сне каждую ночь уже год. Ты мне снишься в страшном сне. И снился еще до того, как мы познакомились. Я и про ожоги твои знала, еще когда их не было.

Он подносит руку к лицу.

— Блин, — говорит он. — Так ты видела, как все случилось… и костер…

— Нет, кажется, нет. Мне снится огонь, и как дома рушатся, и все кругом горит, но дело не в этом… понимаешь, мой сон… в общем, я думаю, это будущее. Не то, что уже было. То, что будет.

Скажи я это кому-нибудь другому, он бы решил, будто я спятила. Адам так не считает.

— Новый год, — говорит он.

— Да-да, мне снится именно первое января. Но дата появилась только после того, как я познакомилась с тобой. Первый раз приснилась, когда я увидела тебя в школе.

— Я принес тебе число, — говорит Адам. — Я ведь вижу числа. Даты смерти. Когда я гляжу человеку в глаза, — он смотрит на меня в упор, — то вижу число, дату, когда он умрет, и еще чувствую. Иногда вижу, иногда слышу — как вспышка. Знаю, как это будет, мирно или нет, изнутри или снаружи…

Огонь не затронул его глаз. Они очень красивые — чистые-чистые белки, темные, зеленовато-карие радужки, ресницы густющие… Так бы и утонула в его глазах, дай я себе волю… только теперь я знаю, что он видит больше, чем обычные люди, и мне интересно — не могу удержаться! — что же он видит, когда смотрит на меня.

— А мою смерть видишь?

Он не отводит глаза, и я тоже. Не знаю, слышал ли он меня. Глядит так пристально, как будто он где-то не здесь.

— Адам, ты видишь мою смерть?

Он глубоко вздыхает, и вот он снова тут, со мной.

— Ага, — говорит он. Лицо у него смягчается. Он по-прежнему смотрит на меня, но теперь уже не только в глаза. Он обшаривает меня взглядом с ног до головы — и лицо, и все остальное. Как будто фонариком светит. Мне от этого неудобно.

— Ты знаешь, когда я умру, — говорю я, и мои слова разрушают злые чары.