Я вижу каждую черточку его лица, каждый прыщ и оспину, каждый мелкий шрам, каждую пору. Не хочу, чтобы он был рядом со мной. Не хочу, чтобы он трогал меня. Закрываю глаза.

— Нет, нет, Сара, — говорит он почти шепотом. — Нет, нет, ты должна открыть глаза.

Зажмуриваюсь еще сильнее.

— Открой глаза. Открой!

Мне больно, мне нечем защититься, но я еще не побеждена. Во мне теплится частичка прежней Сары; той Сары, которая сбежала из дома и начала жизнь с нуля; Сары, которая старалась изо всех сил и ухаживала за тремя детьми целых две суровых зимы.

— Нет, — говорю, крепко сжимая веки. — Отвалите, Савл. Отвалите и оставьте меня в покое.

Он издает зверский рык, а затем переводит ладони мне на лицо, нажимая большими пальцами на кожу над веками, открывая их силой. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего.

— Посмотри на меня, Сара. Смотри на меня.

Его глаза буравят мои. Его зрачки расширены и как будто выходят за края радужек. Глаза стали черно-белыми. Я очень хочу отвести взгляд, но не могу. Смотрю в его глаза и куда-то падаю. Исчезла земля подо мной, пропали деревья вокруг. Или это я пропала. Тут меня больше нет — я в другом месте, где-то в бесконечности, мраке и пустоте, где-то в одиночестве, безнадежности и холоде, жутком холоде. Вспышка света и боли, острой, как горячая проволока, прорезающей мою голову насквозь.

Я кричу, или мне только так кажется. Тело трясется, голова со стуком валится на землю.

Савл отпускает мое лицо и отодвигается.

— Сойдет, — говорит он. — Сорок шесть лет. Очень даже сойдет. Всего хорошего, Сара.

Я слышу шорох листьев, хруст гравия, но уже ничего не вижу. Из меня вышла вся энергия. Я лежу там, где он оставил меня, лицо облеплено холодными влажными листьями. Рядом со мной лежит малышка. Мне видна ее макушка, ее носик и глазки, закрытые, точно во сне. Но она не спит.

Она издает звуки. Не плачет, а осторожно проверяет, на что способны ее рот и легкие.

— Привет, — говорю.

При звуке моего голоса она умолкает. Поворачивает голову в мою сторону и мотает ею туда-сюда. Ищет грудь. Она, наверно, голодна.

Увы, у меня нет сил поднять ее и прижать к себе. Савл забрал все до последней капли. Я не смогу покормить ее. И тут меня прошибает холодный пот. Я умираю. Я думала, что Савл зарежет меня, но все произошло иначе. Он забрал мою жизнь. И если я умру, умрет и моя дочь.

Это грустно, отчаянно грустно, но я уже ничего не могу поделать. Разве что постараться успокоить ее единственным доступным способом. Дыхание мое стало быстрым и поверхностным, но я заставляю себя вдохнуть поглубже и начинаю напевать:

— Звездочка моя, мигай…

Мой голос едва слышен, но малышка неожиданно затихает. Мне приятно думать, что она слушает меня. Я пою и наблюдаю за ней, пока есть силы, запоминая ее родное личико в мельчайших подробностях. Когда становится невмоготу, я закрываю глаза и продолжаю петь.

Мой голос стихает, переходит в шепот, в слабенькое эхо, а потом и вовсе умолкает. Мысленно я продолжаю произносить слова. Они складываются в строчки в моей голове, еще и еще… Вдруг они снова начинают звучать. Только произносит их не мой голос.

— Ярче в небе ты сияй…

Как здорово. Моя малышка научилась петь. Может быть, она — ангел? Может быть, ее прислали, чтобы забрать меня отсюда?

Я хочу снова увидеть ее. Один, последний, раз.

Заставляю себя открыть глаза. Передо мной два личика. Два ангела. Один из них поет:

— Как сверкающий алмаз…

— Мия…

Она останавливается.

— Малыш. Малыш сияет, мама, — говорит она. Я вижу, что она сидит рядом со мной на груде листвы и обнимает сестренку.

— Да, Мия. Это наша малышка. Твоя сестра.

Веки опускаются. Я готова сделать что угодно, лишь бы не терять сознания. Что угодно. Но уже поздно.

— Мама устала, — говорит Мия.

— Да, — бормочу. — Очень устала. Я тебя люблю, Мия. Я люблю тебя, и я люблю твою сестру.

Мия наклоняется и кладет другую руку мне на ногу. Затем поднимает ее. Рука красная от крови.

— Маме плохо, — говорит она.

Я не хочу пугать ее.

— Просто устала, солнышко. Маме надо немножко вздремнуть. Я люблю тебя, моя ненаглядная.

— Люблю тебя.

Она опять наклоняется и целует меня.

Мои глаза закрываются. И тут она делает то же, что и Савл. Большим пальцем открывает мой правый глаз. Она иногда поступала так по утрам, когда я спала, а она хотела играть. Раньше это меня безумно раздражало, но сейчас мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что больше никогда ее не увижу, и от этого к боли примешивается горько-сладкое чувство. Горькое, потому что мы прощаемся. Сладкое, потому что, если бы я могла выбирать, с кем быть рядом в последний миг, я бы выбрала именно Мию.