Слева растет большое, развесистое дерево, даже не похожее на яблоню – это бархатный анис, а потом – «Хорошавка», «Царский шип», далее «Серый анис», а за ними до конца огорода тянутся заросли вишни, среди них попадаются дикие яблони, плодами которых в детстве Лева сражался со своими друзьями.

Он прошел в глубь огорода, где росли два высоких осокоря (всего из было четыре, но два уже были спилены на дрова в прошлые годы). Лева направился к колодцу, который почти закрывала ветвями развесистая яблоня «Скрут», дающая крупные, твердые плоды. Он подошел к полуразрушенному колодцу. Колодец был неглубок, и Лева нередко спускался в него за лягушками, которые нужны были его двоюродным сестрам Вере и Леле, учившимся в фельдшерской школе. Вдруг его внимание привлекли два деревянных ящика для ловли синичек. Это соседские ребята установили их. Лева подошел к одному из них, там сидела пойманная синичка. Она прилетела за семенами подсолнечника, лежащими в ящике, и крышка захлопнулась. Леве стало жалко птичку, она с таким беспокойством посматривала на него; как ужасна неволя – подумал он и вспомнил, что когда-то он и сам ловил синиц и дедушка Иван Семенович, старый известный молоканин, остановил его, посадил около себя и пояснил ему, как нехорошо ловить птиц. Лева приоткрыл крышку. Бедная птичка, безобидная, красивая заметалась в страхе. Он открыл крышку шире, и она вылетела, села на вершину яблони, перепрыгнула весело на другой сук и куда-то улетела. Смотря вверх на синичку, Лева заметил одиноко висевшее яблоко. Он сорвал его, яблоко оказалось подмороженным, но изумительно сладкий.

Однажды глухой ночью Леву разбудил настойчивый стук в дверь их дома. Отец пошел открывать. Вошло несколько военных и гражданские. Это были работники О ГПУ. Они предъявили ордер на обыск и на арест Сергея Павловича. Тщательно искали везде. Просматривали письма, книги, но ничего не взяли, кроме некоторых писем. Курить в помещении отец им не разрешил, и они по очереди выходили наружу. Когда обыск закончился, отец собрал вещи, пару чистого белья и, успокаивая жену и детей, сказал им, что это какое-то недоразумение, что за ним ничего плохого нет и, несомненно, его скоро освободят. Преклонив колени, вся семья горячо молилась Господу, чтобы Всемогущий Бог любви и милосердия защитил и заступился за них. Работники ОГПУ не мешали молиться. Утирала слезы, жена арестованного, плакали дети. Лева не плакал, он с недоумением думал о случившемся. Он знал своего отца, который посвятил всю свою жизнь служению народу, как фельдшер, работавший день и ночь в тифозные и голодные годы и ныне отдававший все время своей работе, чтобы кормить большую семью (мять не работала, обшивала и кормила пятерых детей).

– За что? Почему?

Лева твердо знал, что отец не мог ничего украсть или сделать кому-нибудь зло. Говорят, что верующих обвиняют в подрыве власти. Но отец?! За всю свою жизнь Лева никогда не слышал хоть какого-нибудь порицания советской власти из уст отца; наоборот, он знал, что отец – активный работник профсоюза. В чем же дело?

На следующий день выяснилось, что арестованы еще некоторые братья и среди них Петр Иванович Чекмарев – известный инженер Губсоюза, дядя Левы. Пресвитера Кливера и некоторых руководящих братьев общины и Волго-Камского союза не тронули. Собрания проходили по-прежнему. Все недоумевали, почему арестованы братья? Никто не знал за ними ничего плохого. Высказывались предположения, что это только начало всеобщих страданий, что воинствующие безбожники, видя свое бессилие в идеологической борьбе, постараются убрать всех наиболее влиятельных в религиозном отношении лиц, всячески опорочить и очернить их перед народом. На собраниях открыто молились о заключенных. Все возмущались арестом и прилежно взывали к Богу о помощи.

Мать Левы аккуратно носила передачи в ОГПУ. Скоро арестованных перевели в тюрьму, и их жены стали ходить с передачами туда. Свиданий не давали.

Однажды Анна Ивановна, мать Левы, шла утром на собрание, дорога же проходила мимо тюрьмы, которая занимала целый квартал и была огорожена высокой кирпичной стеной. Часть камер выходила в сторону Арцыбушевской улицы. Вдруг она услышала, что ее кто-то зовет:

– Анюта, Анюта! – Она подняла голову и посмотрела в сторону тюрьмы. Там в одном из маленьких окон с железной решеткой, она заметила лицо своего родного брата – Пети.

– Вы хлопочете о нас? – крикнул он.

– Нет, не хлопочем, – ответила она.

– Напрасно, хлопочите.

После собрания она рассказала братьям о словах Петра Ивановича.

– Да, – сказал один из братьев, – мы должны не только молиться, но с Божьей помощью действовать, чтобы освободить наших.

Единогласно решили послать Анну Ивановну в Москву хлопотать о заключенных. Каким-то образом удалось одному из узников передать написанное им стихотворение, автор его Филадельфийский (Иван Иванович Бондаренко).

PoetryГрозное море вчера бушевало,

Буря нежданною гостей пришла

И под напевом кипящего вала

Тихую радость всем нам принесла.

Мы арестованы из братской общины,

Нас разлучили с семьей,

С твердою верой, с душой неповинной

Мы обращаемся к Богу с мольбой:

«Боже, в минуты тюремных волнений

Немощный дух в нас Собой укрепи.

Огненных стрел ядовитых сомнений,

Грусти мертвящей Ты к нам не впусти!

Есть у нас семьи. О, Господи! Боже!

Разве оставишь ты сирот и вдов?

Для беззащитных Ты будешь все Тот же,

Ты сохранишь их от лишних забот.

Можем во всем на Тебя положиться,

Господи, пусть будет воля Твоя,

И пред путями Твоими смириться,

Имя прославить в страданьях Твое…

Зло и разврат не терпя бичевали,

Смело неверью смотрели в глаза,

К братству свободному всех призывали –

И разразилась над нами гроза.

Четверо нас, а в отчизне родимой –

Не сосчитаешь страдальцев Христа:

В центре, на Юге, в Сибири гонимы,

Божий народ терпит язвы креста.