Герцен — И. С. Тургеневу из Милана 20 декабря 67-го

За письмо спасибо. На этот раз и «Дым» получил в Женеве… Ты видишь, что я на старости лет все двигаюсь, а ты все оседаешь, да еще выбрал Бад-Бад с твоей собственной ванной, о которой рассказывал Бакст (революционер, организатор русской типографии в Берне. — Р. Ш.) еще до построения, что нехорошо, выйдет три бад (каламбур — название города Баден-Баден и слово «бад» — ванна, купание. — Р. Ш.).

Еще слово… Смотрю на эту мраморную беловежскую чащу здешнего собора (Миланского. — Р. Ш.). Такого великого, изящного вздору больше не построят люди…

Герцен — дочери Тате и Мальвиде Мейзенбуг из Ниццы, 28 декабря 67-го

Проспавши целую ночь на пароходе без малейшей качки, я прибыл в Ниццу. Светло, ярко и нехолодно. Я возвращаюсь к прошлому письму, что итальянские города — памятники, их надобно изучать, уважать, а жить в таких трактирах, как Ницца.

«Колокол» французский идет (хорошо распродается. — Р. Ш.), и Георг взял уже сверх обыкновенного числа 400 экземпляров. Висконти все продал — да по дороге и русский за целый год.

Засим поздравляю с Новым Годом…

Герцен — дочери Тате, 2 июля 68-го из Базеля

Видя положение Долгорукова (тяжело заболевшего. — Р. Ш.), я, разумеется, не хочу продолжать с ним ссоры.

Герцен — Огареву, 7 июля из Люцерна

Получил письмо от сына Долгорукова с просьбой от отца — приехать проститься. Тхоржевский пишет, что Петр Владимирович хотел телеграфировать — и опять хотел меня назначить душеприказчиком или распорядителем. Он все боится за бумаги и думает, что у сына инструкция (от русской полиции). Фогт полагает, что он не переживет 8 дней. Я написал ответ сыну, что, считая себя правым в нашей размолвке, я готов забыть ее перед торжественной минутой смерти и готов приехать, если и после его приезда Долгоруков считает это нужным.

Письмо Тхоржевского сконфуженно — он как-то неясно выражается насчет юного прынца. С одной стороны — жестоко отказать умирающему — я готов ехать, но видеться с сыном мне бы не хотелось. Как твое мнение? Люцерн несравненно изящнее Женевы — но, вероятно, холодно с начала октября. Мне кажется, что и Натали устала от вагабондажа (бродяжничества. — Р. Ш.)… Но где осесть?.. Посоветуюсь с Татой. Моего ума не хватает. Ты не поверишь, как я устал. Дом бы — дом бы поудобнее, с полем — и на отдых. Что нового? Твои письма стерильны.

Ему же, 8 июля 68-го из Люцерна

Тата пишет, что Долгоруков беспрестанно требует меня. Жду телеграмму и, может, поеду завтра… Отказать умирающему гадко.

Герцен — Огареву, 11 июля 68-го. Берн

Я вчера прожил длинный день, который долго не забуду…

Долгоруков очень плох, но сильный организм не сдается, как крепость. У него из ног пущена вода и льется постоянно. Лицо его совершенно осунулось и стало как-то важнее. Говорит несвязно, глаза потухли — он не знает близости конца, но боится. А главное, внутри его идет страшная передряга. Мне он был рад без меры, но и без шума — он постоянно жмет мне руки и благодарит. Верит он во всем мире мне одному и моему наместнику Тхоржевскому.

Утром призывает он Тхоржевского и Фогта и объявляет, что его ночью отравил его сын, что он подливал из склянки что-то желтое (я полагаю, что рассказывать этого не следует) — затем, после разных страшных вещей, он послал Фогта сказать, чтоб сын сейчас ехал назад и что он, щадя его, скроет. Фогт, сам испуганный, исполнил поручение. Сын, разумеется, вспылил. Но Долгоруков его тотчас позвал и стал просить прощения. Когда я взошел, он всех выслал и, взяв меня за обе руки, уставил на меня, приподнявшись, мутный взгляд. «Герцен, Герцен, бога ради скажите, я вам одному верю, одного вас уважаю… ведь это сумасшествие, ведь это вздор?»

«Вы сами видите, что сумасшествие, где же последствия?»

«Да… да… очевидно, бред… так вы думаете, бред?» (и это 10 раз.)

И вдруг, опускаясь, он тихо повторил раза два: «Нет, уж вы, уж бога ради… вы уж понаблюдайте над тем, что со мной делают…» — и доказал вид, чтоб я молчал, — после чего он задремал и, проснувшись, попросил откушать с сыном, что мы и сделали. Сын был раздражен сначала, но за обедом, после двух-трех бутылочек и абсинту, оправился, странный он человек. Все это вместе так нервно подействовало на меня, что я всю ночь не спал и голова тяжела.