Обед ничем не отличался от предыдущих. Хотя бросилась в глаза одна любопытная деталь. Не обнаружив на подносе с приборами ножа, я шутливо сказал буфетчице, молодой женщине:

— Правильно, долой эти буржуйские штучки! И без ножей обойдемся!

Обычно всегда приветливая, буфетчица на этот раз сердито бросила:

— Скоро и вилок не будет!

— Правильно, — не сбавлял я шутливого тона. — Руками есть будем. То есть ртом...

Однако шутка поддержана не была.

Я подсел к столику, за которым расположился коллега из гуманитарного отдела, милейший человек из Грузии Теймураз Шенгелия. Рассказал ему о «стычке» с буфетчицей.

— А знаете, это дурное предзнаменование. Моя бабушка рассказывала: перед революцией семнадцатого года в Грузии простые люди начали оскорблять интеллигенцию — врачей, учителей, адвокатов. Слуги стали дерзить господам. Верный признак социальных потрясений. Эта категория людей первой чует конъюнктуру...

Мне часто вспоминается тот разговор. Ах, Теймураз Авксентьевич, Теймураз Авксентьевич! Напророчил на нашу голову...

Допив чай, мы вместе поднялись на седьмой этаж. Я направился к себе и из кабинета до вечера не выходил.

Хорошо помню: никаких звонков в тот день не было. Все телефоны были переключены на меня. Ни одного вызова к секретарям. Оставалось только радоваться, что никто не мешает работе. Поздно вечером я поставил последнюю точку и с облегчением вздохнул: наконец-то! Такой груз сбросил.

В девять вечера вызвал машину и, не заезжая домой, отправился на дачу.

В воскресенье, восемнадцатого августа, день начался как обычно. Завтрак, работа в огороде, потом с десятилетней дочерью собирали орехи, которых в том году уродилось очень много. Обед тоже прошел нормально. Во второй половине дня небо затянуло тучами, стал накрапывать мелкий дождик. Мы перешли в дом.

Где-то под вечер погода прояснилась, и мы с дочерью решили прогуляться по дачному поселку. Пешеходные тропинки были пустынны. Обычно по выходным, накануне новой трудовой недели, обитатели дач высыпали на аллеи, дышали перед сном свежим воздухом. Дочка даже вздохнула: никого из подружек не видно. Я объяснил это пасмурной погодой.

Не знаю, почему, но на душе было тревожно. Когда мы вышли на центральную дорогу, обратил внимание, что и она пустынна. Обычно по ней то и дело проносились машины. Тишина была какой-то беспокойной, гнетущей. С чего бы это, недоумевал я.

Дочь тоже удивилась безлюдью.

— Мы с папой переночуем здесь, а на работу поедем завтра утром, — объявила жена.

— Ур-р-а!— радостно закричала десятилетняя дочка, обрадованная тем, что проведет вечер с обоими родителями.

За вечерним чаем, прислушиваясь к шелестению дождя за окнами, я произнес фразу, которая оказалась пророческой. Ее мои домашние вспоминают до сих пор.

— Мы вот тут чаи гоняем, а в Москве, может, переворот. Приедем завтра, а там — танки...

Глупость была настолько очевидной, что на нее никто не отреагировал. Даже дочка не задала своего любимого вопроса: «А это как?»

Странное дело, но ощущение тревоги не проходило. Что-то угнетало, давило, мяло. Жена объяснила плохое самочувствие магнитными бурями, скверной погодой, вчерашним переутомлением на работе.

Девятнадцатого августа мы с женой выехали из «Успешен», как всегда, в восемь утра. Водитель был весел, разговорчив, и мы всю дорогу проболтали о пустяках.

Подъезжая к Москве, обогнали колонну военных машин, в кузовах которых сидели солдаты. Машины как машины, мало ли куда они едут. В общем, их появление не вызвало у нас вопросов. Дорога была свободна, и мы беспрепятственно проехали по Кутузовскому, а затем Калининскому проспектам. На Манежной площади развернулись. Возле музея Ленина в глаза бросилась живописная картина: стоя полукругом, о чем-то горячо спорили с десяток молодых людей, обряженных в казачью форму.

— Ну, что я вчера говорил? — повернулся я к жене. — Не танки, так казаки в Москву вошли.

На подходе к площади Дзержинского, затормозив на красный свет, водитель вдруг произнес:

— Какое-то чрезвычайное положение в Москве ввели. По радио передавали.

Клянусь, я не придал значения его словам. Не понял их смысла. Подумал, что речь идет о хозяйственной акции московских властей, касающейся уборки урожая в Подмосковье. В августе девяносто первого было много подобных сообщений о введении чрезвычайного положения в ряде российских областей на период сельскохозяйственных работ. Короткая реплика шофера пролетела мимо ушей.

Не доезжая до первого подъезда, сразу за входом в вестибюль метро станции «Площадь Ногина» (сейчас «Китай-город») машина остановилась. Едва я вышел из машины и сделал несколько шагов, как следом за нашей припарковалась другая светлая «Волга» и оттуда вывалился взмыленный человек. Боковым зрением я увидел, что он догоняет меня.

Сигитас Ренчис! Зам. зав. отделом с нашего седьмого этажа. Сигитас приехал в ЦК из Вильнюса, член Союза писателей Литвы. Застрял, как и я, в Москве. У нас с ним сложились приятельские отношения.