За письменным столом офицер, внешность невзрачная: небольшого роста, голова маленькая, с прилизанными редкими волосами. Молодой, а под глазами мешки, и рот бесформенный, стариковский. В глазах, светло-серых, без блеска, ничего не прочитаешь, словно оловянные глаза. По погонам определила — лейтенант войск СС.

Шмидт смерил девушку с ног до головы взглядом, который он сам считал пронизывающим и которым очень гордился.

— Имя? Фамилия? Отчество?

Паша ответила. Шмидт записал, повторяя вслед за Пашей каждое слово с оттенком какой-то особой значительности, словно хотел показать арестованной, что ему, следователю, известно нечто важное, скрытое в этих обычных словах.

«А ведь он дурак, — вдруг поняла Паша, — эк его распирает от важности».

Между тем, покончив с чисто формальной, протокольной частью допроса, Шмидт предложил Паше сесть. Это тоже было частью его метода, он полагал, что вежливость при первом допросе парализует волю преступника. Паша села.

Уже из первых вопросов Паша поняла, что умен лейтенант или нет, но, во всяком случае, биографию ее он успел выучить назубок. Что ему о ней известно, кроме биографии? И еще раз перебрала все в памяти. Листовки, обеспечение документами военнопленных — дела старые, она к ним в последние месяцы отношения не имела. О сборе ею разведданных не известно никому, кроме связных из отряда, но последний связной благополучно доставил очередное донесение в отряд.

В банке она вне подозрений: работала хорошо, пользовалась для сбора информации только теми материалами, с которыми имела дело в силу своих прямых обязанностей. Записей на службе никогда не вела — ее профессиональная, натренированная память финансиста попросту не нуждалась в этом.

Михаил Неизвестный давно отозван в отряд, в Луцке ему, боевику, оставаться дальше было никак нельзя. Следовательно, единственно серьезной уликой могла быть ее связь с Ткаченко, если только немцы нащупали связь. Но Ткаченко, по той же инструкции командования, в последнее время тоже отстранился от всех подпольных дел и занимался лишь разведкой на железной дороге. О том, что со склада в Луцке похищен секретный химический снаряд, в городе никому из местных жителей известно не было. В подполье об этом никто не знает, об их с Алексеем отдельной — по линии разведки — связи с отрядом никто из подпольщиков тоже не осведомлен. (Пашу вначале очень огорчало, что похищении снаряда она не должна говорить даже старым товарищам, теперь она убедилась, сколько мудрости в этом строгом приказе.)

Пока что только один вопрос следователя выходил за рамки безопасности:

— Вы состояли в комсомоле? — стараясь выглядеть совершенно не заинтересованным в ответе, спросил Шмидт.

«Ведь знает же, подлец», — подумала Паша, а вслух простодушно удивилась:

— А как же иначе, господин лейтенант? Я была студенткой московского института, без комсомола никак нельзя было, вы же понимаете.

Остальные вопросы были менее опасными, а о комсомоле Шмидт больше не спрашивал. Так прошло часа два…

— Скажите, Савельева, — неожиданно торжественно, почти высокопарно начал вдруг Шмидт, и Паше показалось, что невзрачный лейтенант вроде бы привстал за столом, хотя он продолжал сидеть, — германские власти оказали вам большую честь и большое доверие, предоставив работу в одном из самых важных учреждений города — банке! Банке! — повторил Шмидт с трепетом в голосе. — Очень редко на такую работу допускают славянина, поскольку ваши соотечественники совершенно не способны к точности, аккуратности и логичности мышления. Для вас сделали исключение, и вы это должны были ценить. Правда, ваши начальники характеризуют вас как добросовестного и исполнительного работника. Но этого мало!

«И куда он гнет? — думала между тем Паша. — Начал вроде бы за здравие…»

— Сомнительные знакомства у вас, Савельева, — резко, словно выстрелив, бросил вдруг Шмидт и, не давая опомниться, потребовал: — Вы знакомы с Дунаевой, Марией?

— Да, знакома… — а в голове пронеслось: «Значит, взяли Марию Ивановну».

— Какие у вас с ней отношения? — теперь от вежливости Шмидта не осталось и следа, а глаза его уже не казались оловянными — смотрели зло, настороженно.

Паша пожала плечами:

— Трудно ответить в нескольких словах… Мы когда-то работали вместе, потом встречались иногда, случалось, на базар вместе ходили, деньги друг у друга занимали, болтали, — вроде бы и все наше знакомство.

— Что вам известно о ее преступных действиях против германских властей и связях с партизанами?

— Мне?! — Паша вскочила. Вырвавшийся у нее возглас изумления был настолько естественным, что удивил даже ее саму. — Да какая же Мария Ивановна партизанка? Что вы, господин лейтенант! Ни за что не поверю!

— Тем не менее это факт, Савельева, на ее квартире регулярно прятались партизаны из леса, одного из них мы там сегодня арестовали, при нем было оружие, так что вам лучше рассказать все, что вы знаете о Дунаевой.

«Кого же они взяли у Марии Ивановны?!» — это про себя. Вслух:

— Господин лейтенант, я понимаю, раз вы так говорите, значит, так и есть. Но судите, как же могла об этом догадаться я?

Разговор о Дунаевой, в общем-то, застопорился. Сколько ни бился Шмидт, Савельева не добавила ничего нового к тому, что уже сказала. А в сказанном не было ничего, что можно было бы использовать для следствия. Шмидт снова стал вежливым, даже галантным. Заметив, что девушка устала, предложил ей выпить. Паша не отказалась. Чувствовала, что это вода была как нельзя кстати.