Шрифт:
— Детские рассуждения!
Он напомнил собеседнику судьбу Карла I [42] .
— Думаете ли вы, — усомнился Ламет, — что большинство Конвента осудит короля?
— Без сомнения. Если его станут судить, он погиб. Он будет мертв в тот момент, когда предстанет перед судьями.
Ламет напомнил, что в Конвенте командуют жирондисты, что они могут повлиять на большинство и спасти короля.
Дантон с хохотом прервал его:
— Прекрасное средство! Жирондисты — вот кто повинен в теперешнем положении короля. Они напуганы. Они произнесут блестящие речи и кончат тем, что все приговорят его к смерти.
42
Карл I, король Англии, был казнен по приговору парламента (1649).
Ламет уверял, что казнь Людовика вызовет жесточайшую ненависть Франции и всей Европы к революционерам.
Дантон иронически поднял брови.
— Сообщите об этом Робеспьеру, Марату и их поклонникам.
Ламет терял выдержку.
— Но, наконец, вы, Дантон, чего вы желаете и что вы можете?
Наступило продолжительное молчание. Наконец, твердо произнося каждое слово, Жорж сказал:
— Вы спрашиваете меня, что я могу и чего хочу? Я отвечу вам вопросом на вопрос: что может сделать даже самый популярный человек в положении, в котором мы находимся? Кончим наш разговор. Я не хочу казаться ни лучше, ни чище, чем я есть на самом деле. Я доверяю вам. Так вот мои мысли и намерения: не будучи согласен с вами, что король безупречен, я считаю все же справедливым и целесообразным вырвать его из этого положения, в котором он находится. Я постараюсь осторожно и смело сделать то, что смогу. Я сделаю все возможное, если у меня будет хоть один шанс на успех. Но если я потеряю всякую надежду, объявляю вам: я не желаю, чтобы моя голова пала вместе с его головой. Я буду среди тех, кто его осудит.
— Но зачем вы, Дантон, — воскликнул Ламет, — прибавили эти последние слова?
— А для того, чтобы быть искренним, как вы от меня требовали. Впрочем, — резко оборвал он, — довольно об этом. Подумайте лучше о себе…
Так описал Теодор Ламет много времени спустя тот разговор, который он якобы имел с Дантоном в конце октября 1792 года. Что здесь правда и что вымысел? Установить это невозможно. Однако, пожалуй, правды больше, чем вымысла. Совсем посторонние этому разговору факты и документы в общих чертах подтверждают главную нить рассказа Теодора Ламета.
Судьба короля занимала в те дни не только частных лиц.
Она волновала весь Париж, всю Францию, всю Европу.
И голодные санкюлоты, забывая личные печали и нужды, все свое внимание отдавали Конвенту — священному алтарю народных представителей, где эта судьба должна была вскоре решиться.
Вскоре — так думал народ, так считали его избранники, демократы-якобинцы. Иначе быть не могло — ведь король главный преступник: на его совести лежат тысячи жизней — жертв Марсова поля, Нанси, Тюильрийского дворца. Без наказания вероломного тирана республика не может быть ни утверждена, ни упрочена…
Но жирондисты, верховодившие в Конвенте, рассуждали совершенно иначе. С горем пополам согласившись на ниспровержение монархии, они вовсе не хотели зла бывшему монарху. Он был нужен им как заложник, как инструмент, с помощью которого они могли бы постоянно давить на своих врагов. Кроме того, они совершенно не чувствовали уверенности в незыблемой прочности республики: восстановление королевской власти казалось им вполне вероятным. И прав был Робеспьер, утверждавший, что друзья Бриссо выглядели «республиканцами при монархии и монархистами при республике» — последнее они ежедневно и ежечасно доказывали своим поведением.
В течение второй половины сентября и всего октября жирондисты вели бешеные атаки против Горы, «триумвиров», демократического Парижа — где уж тут было заниматься делом Людовика XVI!
Законодательный комитет, которому надлежало подготовить вопрос о короле, тратил бесконечные недели на изучение тонкостей судебной процедуры и выслушивание длинных докладов. Бриссотинцы стремились упрятать короля за конституцию 1791 года, доказывая, что он неприкосновенен, а вследствие этого не может быть и судим.
Первый удар по планам Жиронды нанесла знаменитая речь Сен-Жюста.
Четырнадцатого ноября этот холодный юноша своим строгим, логическим красноречием вдребезги разбил все хитросплетения и аргументы противников.
Сен-Жюст утверждал, что короля вовсе не следует судить с точки зрения обычного права. Дело идет не о судебном процессе, а о политическом акте: Людовик XVI — враг целой нации, и к нему должно применить только один закон — закон военного времени…
После этой речи, тем более сильной, что произнес ее совсем еще молодой и никому не известный депутат.
Конвент дрогнул. Казалось, он сейчас же провозгласит себя судебной палатой и вынесет решение о процессе.
Но тут на трибуне появился Бюзо, бездушный и едкий обожатель Манон Ролан.
Бюзо выступил с неожиданным заявлением. Он потребовал, чтобы в случае открытия процесса речь шла не об одном Людовике, а обо всех Бурбонах, включая Марию Антуанетту и Филиппа Эгалите…
Страшный, коварный маневр! Надевая на себя личину пылкого республиканизма, Бюзо хотел, сильно расширив и затянув на неопределенное время обвинение, спасти короля. Кроме того, он уязвлял депутатов Горы: ведь Филипп Эгалите сидел среди монтаньяров!