Люди расступились, хотя это казалось почти невозможным – настолько плотно было забито пространство вагона.

Андрей что-то бормотал сквозь зубы, что-то очень сердитое и угрожающее, что разобрать было невозможно.

Он поднял женщину, скрывавшую своим телом синюю материю.

Синюю материю… Он так и думал. Мозг отказывался верить, что это лежит Ксюша – маленькая хрупкая девочка с белокурыми волосами. Он ориентировался только на плащ.

Время… Гарин старался двигаться быстрее, гнал секунды изо всех сил, но они тянулись, как горячий вязкий битум.

Он словно наблюдал за всем происходящим со стороны: вот чьи-то руки, очень похожие на его руки – длинные, поросшие густыми темно-рыжими волосами, – хватают женщину в пальто кирпичного цвета под мышки и оттаскивают в сторону. Взгляду, точнее, чьим-то выпученным, налитым кровью глазам открывается новый кусок дождевика.

Волосатые руки с задравшимися почти до локтей рукавами снова кого-то хватают – на этот раз худого деда. Дед стонет, и руки мгновенно становятся более мягкими. Но не настолько, чтобы замедлить свою работу.

Дед кажется почти невесомым; Гарин отпихивает его и замечает, что старика кто-то подхватывает, не давая ему упасть. Все это он отмечает самым краем сознания, даже не задумываясь над тем, что видит.

На дождевике появляется изображение Микки-Мауса – собственно, поэтому он его и купил Ксюше. Девочка очень любила МиккиМауса…

В мозгу вспыхивает тревожный сигнал. Что-то не так!

В следующий миг он понимает, что именно. Опасное слово «любила». Прочь его! «Моя дочь очень любит Микки-Мауса! Это ее право! Она может любить все, что хочет! Она может рисовать его на последних страницах школьных тетрадей, укладывать его спать рядом с собой, просить у отца плащ с его изображением – все, что угодно! Кроме одного – она не имеет права умереть, быть задавленной в вагоне метро, погибнуть под навалившимися на нее телами!»

Сигнал в мозгу гаснет, и руки продолжают работать.

Гарин думает, что точно такие же руки были у него, когда он впервые взял сверток с маленькой дочкой. Большие, крупные, с темно-рыжими мягкими волосами, немного дрожащие от глупого беспричинного страха, что он уронит эту кроху прямо на кафельный пол роддома.

Нет. Не уронил. И сейчас он тоже справится. И пусть костяшки на правой ободраны в кровь, пусть вены вздулись тугими синими веревками, но он обязательно справится.

Гарин видит, что кто-то бросается ему помогать. Он едва воспринимает это – не как должное и не как помеху, он просто видит это, и все.

«Кажется, тот самый мужик, который лежал на мне сверху…»

Теперь четыре руки быстро освобождают ярко-синий дождевик.

Они действуют сноровисто, не сговариваясь, но тем не менее четко и слаженно, как банда наемных убийц.

К ним присоединяется пятая – с двумя кольцами и красивым маникюром. Человек – Гарин не видит, кто это, мужчина или женщина, – лежащий на Ксюше, приходит в себя. Он помогает рукам поднять свое тело, но качается из стороны в сторону – видимо, держится на ногах неустойчиво.

Гарин слышит жидкие аплодисменты, потом до него доходит, что это кого-то лупят по щекам.

«Хорошо!» – думает он. Непонятно почему – ничего хорошего в этом нет.

Ярко-синий дождевичок с лукавой физиономией Микки-Мауса лежит, распластанный по сиденью. Капюшон закрывает голову Ксюши, из-под него выбиваются две длинные пряди светлых волос. Складки пластиковой материи глянцево блестят в свете вагонных плафонов.

Гарин слышит громкий щелчок у себя в мозгу. Что-то происходит. То ли он возвращается во Время, то ли Время возвращается в него.

Он больше не видит себя со стороны. И эти длинные худые руки, поросшие темно-рыжими волосами, оказываются его, Гарина, руками.

– Ксюша! – слышит он чей-то сдавленный крик и пугается. Кто здесь, кроме него самого, может знать, как зовут его дочь?

Никто. Это он кричит…

«Это я… Это все – мое. Просто раньше это было внутри, а теперь снова снаружи…» Гарин вздыхает…

Гарин вздохнул.

– Ксюша! – позвал он.

Здоровяк, чуть было не задавивший Гарина, хотел взять Ксюшу на руки, но Гарин не дал. Он отпихнул его резко и, наверное, немного грубо.

– Я – врач! – сказал он, подразумевая совсем другое: «Я – отец!»

Но это сработало, хотя Гарин никогда в подобных ситуациях не лез вперед и не заявлял, что он врач.

Это хорошо выглядит в американских фильмах, там у доктора всегда с собой большой чемодан с набором необходимых на все случаи жизни медикаментов. У нас, как обычно, все немного по-другому.

Если у человека, к примеру, инфаркт, то можно запихать ему в рот целую гильзу нитроглицерина, но это все равно не поможет.