В то мгновение, когда эхо удара (этот звук больше походил на шмяканье, хлопок ладонью по влажной глине) достигло его ушей, Дубенский почувствовал дурноту и слабость в руках. Решительность, которая наполняла его сердце несколько секунд назад, испарилась. Исчезла, как глубокий и шумный выдох в морозном воздухе. Тело обмякло, и он, не в силах больше бороться, расцепил руки.

Так боксер на ринге, пропустив нокаутирующий удар, падает ничком на мягкое зеленое покрытие, даже не успев удивиться, почему это вдруг софиты под потолком и пол мгновенно меняются местами.

Пальцы запоздало сжались, поймав лишь пустоту, ноги больше не чувствовали опоры, живот захлестнул тоскливый ужас, и Михаил стал падать в черную бездну шахты.

Бекетов бесцельно слонялся по квартире, суживая круги.

Впрочем, бесцельно не совсем правильно. В какой-то момент он понял, что в центре этих кругов находится компьютер.

Он даже не удивился. Это была его обычная реакция на происходящее. Что бы с ним ни случалось, он всегда бежал к компьютеру. Если ему было тоскливо, он садился писать. Было весело — садился писать. Поначалу, когда его романы еще не пользовались таким шумным успехом, он писал. И потом, когда большие тиражи повлекли за собой солидные гонорары, писал еще больше.

Ему нравилось писательство во всех проявлениях, включая и собственно механический акт письма.

Сейчас он тоже оказался перед компьютером и нажал кнопку включения. В большом белом ящике оперативного блока загудел вентилятор, монитор озарился бледным свечением, и компьютер стал загружаться.

Бекетов сидел, уставившись в экран. Он пытался понять, зачем он здесь. Что пытается сделать? Что он еще может сделать?

Он поискал глазами пепельницу; она должна была быть где-то рядом, неподалеку — Бекетов всегда много курил во время работы.

Пепельница нашлась, но зажигалки под рукой не оказалось.

Бекетов встал и опять пошел по комнате, наступая босыми ногами на полупустые пачки сигарет. В дальнем углу он увидел валявшиеся на полу брюки и побрел к ним, надеясь, что в кармане обязательно найдет то, что ищет.

У него не было даже мысли о том, чтобы переодеться. Мокрые штаны казались самым незначительным из того, что с ним происходит.

Сон… Он дошел до своего логического завершения. И этот конец… Финал, как он любил выражаться…

Бекетов понимал, что не может это видеть. Это было слишком ужасно. Он знал, КТО ждет его там, в самом конце подъема на крутящейся площадке лифта. Маленький голый трехлетний мальчик с мокрыми белокурыми прядями, облепившими лицо.

Бегство от себя в течение долгих двенадцати лет не принесло результата. Прошлое настигло его. Бекетов присел, достал из кармана брюк зажигалку и прикурил. Табачный дым заглушил запах гари, с которым не справлялся даже кондиционер.

Бекетов заплакал. Он поднес руки к лицу и потер глаза.

«Нет, прошу тебя! Не надо! Тебя ведь уже нет… Зачем ты преследуешь меня?»

Он всхлипнул и посмотрел на потолок.

— Я виноват, я виноват, — шептал Бекетов. — Я виноват… Но прошу тебя…

Контуры действительности потихоньку расплывались и дрожали, как в тумане; сон наступал, он превращался в его единственную действительность. Нужно было собрать остатки сил для последнего побега. Он бежал все эти двенадцать лет, отчаянно колотя по клавишам: сначала — старенькой пишущей машинки, потом — компьютера…

Вот оно в чем дело. Вот почему у него все получалось, и романы расходились большими тиражами. Казалось, сама удача вела его за руку. Читатели верили в то, что он писал. А у него просто не было другого выхода: он пытался убежать.

Бекетов женился поздно, когда ему было уже за тридцать пять. Жена, Света, работала в той же больнице, что и он — но в другом отделении и на другом этаже. Их робкий и немного неуклюжий, медленно набиравший обороты роман закончился браком — неожиданным для обоих. Они прожили три года, втайне (хотя это было, конечно же, глупо) друг от друга мечтая о ребенке.

Но они, поскольку были врачами, прекрасно понимали, что шансов не так уж много. Точнее, он единственный, если вообще существует. И Светина беременность — в тридцать восемь лет, им обоим было тогда по тридцать восемь — явилась такой же, если не большей, неожиданностью, как и сам брак.

Родился сын — Петя, названный в честь отца Бекетова. Они никогда не говорили «первенец», словно боялись, что милостивая судьба, рассердившись на их нечаянную неблагодарность, отнимет свой драгоценный подарок.