Мейерхольд был огорчен.

'Даешь Европу!' М. Подгаецкого в Театре имени Вс. Мейерхольда. Роль конферансье давала мне возможность импровизировать текст на каждом спектакле

– Ну, кто же сыграет Петра?
– бросил он в зрительный зал.

Мы, наблюдавшие за репетицией из зала, помочь ему ничем не могли. И хотя многие из нас наверняка чувствовали себя "рожденными для роли Петра, сказать об этом при всех не решались: ведь надо было сразу брать "быка за рога".

"А... это... Нет, это рискованно", - если не все, то так думал я.

– Ну, кто же, кто?
– твердил мастер.

"Черт возьми!
– продолжал думать я.
– Может быть, рискнуть, ведь во фронтовом театре я же получил эту роль?"

Пока я так рассуждал, на сцену вышел помощник режиссера и сказал:

– Всеволод Эмильевич, здесь уже три дня добивается с вами встречи один актер. Он хочет с вами поговорить.

– О чем еще говорить? Видите - я занят, - раздраженно отмахнулся режиссер.
– Хотя, постойте... Актер, говоришь?

– Актер.

– А какой он из себя?

– Блондин, с голубыми глазами.

– Блондин, говоришь?

– Да, довольно молодой. На солдата похож.

– На солдата?
– заерзал Мейерхольд.
– А ну-ка тащите его сюда!
– решительно приказал он.

Это была моя последняя роль в Театре имени Вс. Мейерхольда -Агафангел в спектакле 'Мандат' Н. Эрдмана

И вот из-за кулис на сцену вышел ладный, среднего роста и средних лет мужчина в хорошо пригнанных сапогах и галифе. Потертый дубленый полушубок был подтянут ремешком, выгодно подчеркивая талию, на плечах лежал башлык, на голове заломлена кубанка. Он был действительно блондин с голубыми глазами. Смело подойдя к рампе и прикрыв от света глаза ладонью, стал искать Мейерхольда. Найдя, он вытянулся, ловко щелкнул каблуками и по-военному произнес:

– Здравия желаем!

Глаза Мейерхольда заблестели, он почему-то встал и, довольно бойко крикнув: "Вольно!", снова сел. Потом уже спросил:

– Как вас зовут?

– Иван Иванович Каваль-Самборский.

– Почему Коваль и почему Самборский?

Коваль толково объяснил, почему он Самборский.

– Что же вы хотите?

– Я хочу работать у вас артистом.

– А что вы можете?

– Все. Я - казак! Был юнгой, объехал вокруг света!

– Петь можете?

– Могу.

– Играть на чем-нибудь?

– И играть могу.

– А вот на гигантских шагах можете?
– вдруг вызывающе спросил Мейерхольд.
– Здесь ведь высоко!

Новенький, не сводя глаз с мастера, скромно сказал:

– Разрешите попробовать?

– Попробуйте!

Мейерхольд, слабо крякнув, завинтил небывалым винтом ноги и хитро, как бы говоря: "А вот сейчас мы его...", предложил:

– Зиночка, поди сядь на гигантские шаги, покатай его!

Бамбуковый задник в 'Учителе Бубусе' давал режиссеру возможность для построения четких и выразительных мизансцен (сцена со слугами)

Зиночка села. Коваль-Самборский зачем-то подергал лямку, не спеша влез в нее, взглянул зачем-то на Райх, потом на колосники, потом разбежался, и... Райх сразу взлетела под потолок. После трех - четырех взлетов, уже из-под колосников, раздались ее дикие вопли:

– Всеволод, прекрати! Этот сумасшедший меня убьет!

Коваль-Самборский, так же спокойно, как начал, прекратил свой бег.

Райх, сбалансировав, медленно опустилась на сцену.

– А ты знаешь, Зиночка, здорово получается! Красиво! Молодо! Задорно! Особенно, когда за кулисами будут играть вальс! Вы сможете имитировать игру на гармошке?
– оживленно обратился Мейерхольд к Ковалю.

И тут Коваль бросил свой последний козырь. До сих пор серьезный и сосредоточенный, он вдруг улыбнулся, познакомив всех со своей обаятельной улыбкой, и застенчиво ответил:

– Зачем имитировать? Я сам... гармонист...

Все! Туз был бит козырной шестеркой.

– Ведь Блюнчли любовник, а я простак?
– Посмотри на себя в зеркало! И я посмотрел...
– Ну, и что?.. (Из разговора с режиссером В. Федоровым в Бакинском рабочем театре)

Через полчаса И. И. Коваль-Самборский уже держал в руках красное удостоверение. Не веря глазам, он читал такие дорогие для сердца слова: "артист театра имени

Мейерхольда".

– С завтрашнего дня репетируем только "качели"!
– заявил довольный мастер.

Мейерхольд был влюблен в эту сцену и стремился сделать ее камертоном всего спектакля, показывая, как зарождается великое вечное - первая молодая любовь Аксюши и Петра, любовь радостная и бурная.

Все получалось хорошо, в меру было шумно и задорно, но в сцене не хватало лирики, мечты. Искали музыку, которая дала бы внутренний ритм сценической жизни. И вот на одной из репетиций получил свое второе рождение знаменитый "Собачий вальс".