Вот и все. Что оставалось делать?

Вернуться домой?

Пойти к Маше на день рождения?

Сесть прямо здесь на штакетник и заплакать?

Алешка повернулся и зашагал прочь.

Запутанными переулками, мимо старой церкви и нового кинотеатра, он вышел на улицу Дальнюю.

И все было как раньше. Сначала деревянные домики по краям улицы, потом одинокий дощатый тротуар среди заросших канав. Так же трещали кузнечики и цвели одуванчики в канаве. И разбитые стекла разбрасывали солнечные вспышки. Шагать бы да радоваться. Но Алешка знал, что идет зря.

Не будет парохода.

А сам он не найдет и не осилит дорогу на аэродром. И все-таки Алешка пошел. Потому что Голос Дороги звучал настойчиво и беспокойно: «А помнишь? А помнишь?…»

Сейчас ничего другого и не оставалось — только идти и вспоминать. Но это было все-таки лучше, чем сидеть дома.

Тротуар оборвался, и побежала тропинка. Зашелестела у ног трава, и опять показалось Алешке, что плывет он по зеленому морю. И качалось над ним небо с маленькими белыми облаками. Тропинка тянулась и тянулась. В прошлый раз она показалась Алешке гораздо короче, а сейчас он шел больше часа и не видел реки.

«Что случилось? — подумал Алешка. — Дедушка ушел на пенсию. Транспортное агентство закрыли на ремонт, но куда девалась река? Не могла же она уйти под землю».

Ему очень хотелось дойти до реки. Отыскать на берегах следы пароходных колес, постоять в том месте, где упал трап, вспомнить все, как было. Ведь когда вспоминаешь о хорошем, делается легче. А кроме того, Алешка все-таки надеялся немного. Чуть-чуть, самую капельку. Вдруг пароход придет? В сказках бывают чудеса.

Он прошагал еще не меньше часа. Город едва был виден сзади у горизонта. Колыхалась кругом трава. И не было реки.

«Значит, ее не будет совсем», — понял Алешка.

И тут Алешке стало так плохо и обидно, что дальше некуда. Он остановился и (будем говорить честно) почти заплакал. Почти — потому что слезы не упали, а закипели в глазах и каплями повисли на ресницах. Солнце зажгло в них серебряные точки. Алешка сердито мигнул — сбросил капли с ресниц. Точки погасли. Кроме одной. Одна блестящая звездочка никак не гасла. Повисла в ярко-синем небе.

Алешка моргнул еще и еще. Но белая искра горела в вышине. И делалась ярче. Потом Алешка услышал стрекот.

Это был очень тихий, но отчетливый звук. Он пробился сквозь звон тишины, трескотню кузнечиков и шорохи трав.

У Алешки ухнуло сердце. Он побежал к этой искре, остановился, побежал опять. Серебристая точка росла, у нее появились узкие стрекозиные крылья.

— Летчик… — сказал Алешка ликующим шепотом. — Товарищи, это же Летчик!

Самолет вырастал на глазах, он шел прямо на Алешку.

«Как хорошо, что я надел матроску, — подумал Алешка. — В зеленой рубашке Летчик не увидел бы меня среди травы…»

И тут Алешка очень испугался: а вдруг Летчик не узнает его в матросском костюме!

Тогда он бросился навстречу самолету, выбрал место, где трава пониже, упал на спину и раскинул руки буквой «Т».

Над лицом его качались травинки, били в глаза солнечные лучи. Но сквозь траву и солнце он видел, как с высоты прямо к нему пикирует, почти падает большая узкокрылая птица — самолет маленького летчика Антошки Тополькова.

Иногда среди ночи я просыпаюсь от прилива радости. Я смотрю на темный потолок и стараюсь вспомнить: что же было?

Ну конечно! Только что рядом со мной смеялся Виталька. Не тот худой высокий дядька Виталий Андреевич, который недавно приезжал ко мне в гости, а настоящий Виталька — белобрысый, давно не стриженный мальчишка в голубой майке, с облезшей от загара кожей на плечах и расцарапанными острыми локтями.

Мы только что, свесив ноги с ковра, летели вдвоем над знакомыми улицами. Теплый ветер будто мохнатыми мягкими крыльями бил нас по ногам, а в спину горячо светило утреннее солнце. Внизу проплывали темно-зеленые груды тополей, коричневые железные крыши и серебристый купол городского цирка. Навстречу нам, возвышаясь посреди редких желтых облаков, двигалась белая колокольня, похожая на крепостную башню. В сквозных оконных проемах верхнего яруса темнели уцелевшие с давних времен колокола. Выпуклую крышу устилали ржавые железные квадратики. Кое-где они отстали и топорщились, будто крыша взъерошилась от ветра.