— Я люблю тебя, ты, проклятая! Но ты ведь мне и дочка тоже. И что мне все наши потери, если нам светит луна, наша мать и отец наш? Ну а теперь пойдем ужинать.

Он прошептал ей это так тихо, что тот, кто не любит, никогда бы не услышал.

— Хорошо, — сказала девушка. — Хорошо. Но сначала поцелуй.

Они сидели за столиком в самой глубине бара, где у полковника были прикрыты оба фланга, а угол зала надежно защищал тылы. Gran Maestro это понимал, недаром он когда-то был превосходным сержантом в хорошей роте отборного пехотного полка; он не стал бы сажать своего полковника посреди зала, как сам никогда бы не занял невыгодную оборонительную позицию.

— Омар, — объявил Gran Maestro.

Омар был внушительный. Он был вдвое больше обычного омара, а его недружелюбие выварилось в кипятке, и теперь, со своими выпученными глазами и длинными чуткими щупальцами, которые рассказывали ему о том, чего не видели глупые глаза, он был похож на памятник самому себе.

«Омар немножко напоминает Джорджи Паттона, — подумал полковник. — Но омар-то небось не плакал, когда бывал растроган».

— Как ты думаешь, он не жестковат? — спросил полковник девушку по-итальянски.

— Нет, — заверил их Gran Maestro, застывший в поклоне с омаром в руках. — Он совсем не жесткий. Он просто крупный, вот и все. Вы же знаете, какие они бывают.

— Ладно, — сказал полковник. — Давайте его сюда.

— А что вы будете пить?

— Ты что хочешь, дочка?

— А ты?

— «Капри бьянка», — сказал полковник. — Сухое. И заморозьте его как следует.

— Уже готово, — сказал Gran Maestro.

— Как нам весело, — сказала девушка. — Видишь, нам опять весело и ничуть не грустно. А омар очень внушительный, правда?

— Очень, — сказал полковник. — Но пусть этот черт только попробует быть жестким!

— Он не будет жестким, — сказала девушка. — Gran Maestro не лжет. Как хорошо, что есть люди, которые не лгут.

— Замечательно, но они встречаются очень редко, — сказал полковник. — Я как раз думал о человеке по имени Джорджи Паттон, который, вероятно, ни разу в жизни не сказал правды.

— А ты когда-нибудь говоришь неправду?

— Я врал четыре раза в жизни. Всякий раз — когда уставал до смерти. Но и это не оправдание, — добавил он.

— Я очень много врала, когда была маленькая. Хотя чаще выдумывала всякие истории. Фантазировала. Я никогда не врала с корыстной целью. Этим я себя утешаю.

— А я врал, — сказал полковник. — Четыре раза.

— А ты бы стал генералом, если бы не врал?

— Если бы я врал, как другие, у меня было бы уже три генеральских звезды.

— А ты был бы счастливее, если бы у тебя было три звезды?

— Нет, — сказал полковник. — Ничуть.

— Положи в карман свою правую руку, ту самую руку, и скажи, что ты чувствуешь. Полковник послушался.

— Здорово! — сказал он. — Но знаешь, я должен буду их тебе вернуть.

— Пожалуйста, не надо.

— Ладно, давай сейчас этого не обсуждать.

Тут подали разделанного омара.

Он был нежный, с какой-то особенной, тающей прелестью двигательных мышц, то есть хвоста, да и клешни были превосходные — не слишком тощие, но и не слишком мясистые.

— Омар отъедается в полнолуние, — сказал полковник. — Когда луны нет, его не стоит заказывать.

— Я этого не знала.

— Это, наверно, потому, что в полнолуние он может есть всю ночь. Или в полнолуние пищи больше.

— Их, кажется, привозят с берегов Далмации?

— Да, — подтвердил полковник. — Это у вас тут самые рыбные места. Пожалуй, я мог бы сказать — у нас.

— Вот и скажи, — сказала девушка. — Ты и представить себе не можешь, как иногда важно что-то высказать.

— Да, но куда важнее написать это на бумаге.

— Нет, — сказала девушка. — Неправда. Разве бумага поможет, если слова не идут от сердца?

— А что, если у тебя нет сердца или сердце твое подлое?

— У тебя есть сердце, и оно совсем не подлое. «Эх, с каким бы удовольствием я променял бы его на новое, — подумал полковник. — И зачем только из всех моих мышц сдает именно эта?» Но вслух полковник ничего не сказал и сунул руку в карман.

— На ощупь они чудные, — сказал он. — И ты у меня просто чудо.