– Жить будете в отеле Журумба на улице Пионеров… Ваш предшественник нарушил клятву Бронзовой Хартии. Он пытается скрыться от нас. Но ринс имеет данные его ДНК и вскоре доставит в штаб… Вам не следует забывать главного принципа: ничто не может заменить человеческого контакта! – добавил ироничный радиособеседник.

Тиксу постепенно познакомился с вонючей дырой, где его похоронила дирекция Компании. Двусезонье с единственным мрачным баром, старыми проститутками, шахтерами, добывающими опталий и отупевшими от лихорадки и пьянства, с чокнутым крейцианским миссионером, с округлыми печальными садумба, а главное, с постоянной влагой, которая постепенно разъедает нервную систему… Дождь никогда не кончается и становится всепроникающим, липким, ужасающим спутником жизни…

В первые дни пребывания Тиксу проявлял энтузиазм и рвение, достойное похвалы, постоянно предупреждая дирекцию о практическом отсутствии клиентуры. Он убеждал начальство, что нет смысла держать деремат и постоянного агента при трех переносах в месяц… Ему отвечали, что его слова приняты к сведению, что бюро анализа статистики рассмотрит вопрос о рентабельности агентства на Двусезонье. Но время шло. Ничего не происходило… И он начал тонуть в болоте инертности, потерял интерес к судьбе агентства и запил в компании шахтеров. Его истинной любовницей стало мумбе…

И только чудесное появление Афикит, сверкающего цветка на куче нечистот, выдернуло его с Двусезонья… Он понял, что контраст между ослепительной красотой сиракузянки и уродством его собственной жизни оказался решающим толчком…

– Ну что, друг! Углубился в свои мысли?

Мощный голос пастуха заставил его вздрогнуть. Неожиданное вмешательство хозяина вырвало его из объятий антры. Пережив заново этот период жизни, Тиксу расстался с частью своих воспоминаний, с древностями, наполнявшими его душу, и радостно ответил:

– Я размышлял…

– Ну и дела! Когда размышляете, вы не замечаете времени! – воскликнул Станислас. – Вы сидите уже шесть часов в полной отрешенности! Когда я вошел, то уронил миску, но вы даже не заметили грохота!

Слова пастуха поразили Тиксу: ему казалось, что его погружение в пространство и время продлилось не более десяти минут.

– Пойдем, пора есть, – сказал Станислас. – А потом, если хотите, я почитаю вам свои стихи… Мне случается сочинять их по вечерам, когда животные спят, а вторая дневная звезда, Огненный Конь, уходит в тень. Уже поздно, чтобы вести поиски в Дуптинате. И вам, друг, остается только наилучшим способом распорядиться этими нежными мгновениями жизни.

После ужина, состоящего из сыра и черного хлеба, а также бобового супа, пастух взял небольшой музыкальный инструмент и принялся яростно крутить ручку мехов. Он предупредил гостя, что при переводе будет потеряна ритмика и тональная частота, а потому он будет исполнять стихи на старом маркинате.

– Но это не помешает вам уловить смысл, если умеете слушать сердцем…

Звонкие и печальные звуки виоланы прекрасно сочетались с низким голосом пастуха. Тиксу позволил гармоничной и нежной мелодии поэмы убаюкать себя…

На следующий день Тиксу бродил по улицам Дуптината в поисках деремата, могущего его быстро переправить на Селп Дик. Но агентства всех компаний были закрыты. Металлические или магнитные ставни были опущены, а объявления извещали, что они откроются только в день коронации нового императора вселенной. Частные дерематы были реквизированы. Тиксу застрял на Маркинате.

Бродя по городу, он видел, как устанавливают огромные экраны размером чуть ли не с храм и крохотные экраны размером с кулак на площадях и улицах столицы. Эти головизоры позволяли любому маркинатянину следить за всеми подробностями церемонии, любоваться невероятной роскошью, с которой сиракузяне собирались отпраздновать коронацию одного из своих. Дуптинат наряжался как влюбленная женщина: бело-золотые языки штандартов, цвета семейства Анг, плясали под порывами ветра, башни Круглого Дома украсили переливающиеся ткани. Но лица прохожих оставались мрачными и печальными. Огненные кресты умножались с той же скоростью, что и экраны. Прохожие натыкались на них почти на каждом перекрестке и не могли избежать вида распятых багровеющих тел, безумных взглядов страдальцев. Большинство мучеников относилось к жрецам маркинатских культов.

Оранжанин был свидетелем поимки парнишки, который ежедневно преклонял колени и плакал перед огненным крестом дамы Армины Вортлинг, чье состояние ухудшалось с каждым часом. Тело вдовы сеньора Абаски превратилось в бесформенную массу багровой плоти, сжигаемой волнами. Она походила на мутанта из великой нуклеидной пустыни. Тиксу никогда не приходилось видеть таких страданий. Четверо полицейских в темно-синей форме бросились на подростка, который отбивался с яростью своих пятнадцати лет, колотя ногами и руками, как дикая тигрокошка. Его вопли заставили прохожих замереть на месте:

– Отпустите меня! Вы не имеете права! Мерзавцы! Вы не имеете права так поступать с дамой Арминой! Пусть кто-нибудь предупредит мою мать! Жессику Богх! Она прачка во дворце!.. Скажите ей, что схватили ее сына Фрасиста!..

Разозленный полицейский ударил его дубинкой, чтобы покончить с воплями.

В прогулках по городу Тиксу сталкивался со скаитами в черных и зеленых бурнусах, передвигавшихся в сопровождении наемников-притивов, а также с миссионерами-крейцианцами с мрачными восковыми лицами, спрятанными в оранжевый облеган. При каждой встрече легкий страх сжимал его внутренности, но никто, ни скаит, ни церковник, им не заинтересовался.