355-мм снаряды сыпались дождем вниз, поднимая гейзеры земли, грязи и столбы дыма повсюду вокруг нас. Мы легли на дно траншеи, прижавшись к одной стенке. В довершение бомбардировщики, которые пока концентрировали свои усилия на Априлии, внезапно взяли курс на наш сектор. Соединение приблизительно из ста «Либерейторов» прилетело к Рока-ди-Папа. На склоне, на полпути между моим наблюдательным пунктом и блиндажами штабных офицеров, имелся склад боеприпасов, скрытый в маленьком лесу. Можно было не сомневаться, что целью новой ковровой бомбардировки был он. С открытыми створками бомболюков бомбардировщики проревели над моей траншеей и сбросили свой груз. Они были менее чем в 500 метрах. Вместо того чтобы поразить склад, бомбы упали на нас.

На несколько минут окружающая сельская местность погрузилась в темноту. Посредине потрясающего грохота взрывов и свиста мы могли расслышать лишь отдельные разрывы. Наблюдательный пункт сотрясался, Шубера и меня самого бросало от одной стенки к другой. Внезапно все стихло, и я рискнул высунуть нос над бруствером. Я был посреди лунного пейзажа – непрерывные ряды зияющих воронок, самая близкая из которых была в 10 метрах от нашего наблюдательного пункта. Едва рассеялся дым, как я заметил новое соединение, приближающееся к нам.

В тот день, 17 февраля 1944 г., наш сектор четыре раза подвергался ковровым бомбардировкам. Мой наблюдательный пункт находился точно в центре цели. Шубер и я превратились в кротов. Естественно, не было никакой речи о сохранении радиосвязи, хотя каким-то чудом и мы, и наша техника не были повреждены. В тот день отсутствие люфтваффе особенно бросалось в глаза. Когда наступила ночь, ясное небо украсилось блестками пятиконечных звезд – «сделано в США», а земля тряслась.

Неттуно остался в руках союзников. Наши передовые части были отброшены, линия фронта приняла свой прежний вид. Со своей стороны наш бронетанковый корпус потерял убитыми и ранеными тысячи человек. Однако в информационной сводке говорилось: «По всей линии фронта вокруг Неттуно спокойствие восстановилось».

Действительно, на следующий день было затишье. Не желая больше оставаться в своем окопе и желая узнать, смогу ли ходить, я отправился вниз к озеру Неми и скоро оказался на обочине шоссе Дженцано – Веллетри. По ней я в течение некоторого времени шел к линии фронта. Затем я встретил автомобиль, который подвез меня к нашим позициям. Вражеская артиллерия все еще обстреливала сектор, но ее активность была спорадической. Было достаточно времени, чтобы передвигаться между двумя разрывами и найти укрытие в ожидании следующего обстрела. Накануне ночью по своей рации я связался со штабом танкового подразделения, но контакт был прерван бомбежкой. Я хотел увидеть, смогли ли танкисты благополучно отойти. Я в одиночестве блуждал позади линии фронта. Заметив низину, я сел и стал ждать. Около пригорка из небольшой долины выходила проселочная дорога. Я увидел группу пехотинцев, которые, очевидно, возвращались с линии фронта, откуда они только что были сняты. Во главе приблизительно пятнадцати человек шел унтер-офицер.

Увидев меня, он сразу же направился ко мне. Он напомнил мне о рисунках, датированных Первой мировой войной и озаглавленных «Контрасты Вердена» или «Как действительно выглядели солдаты на фронте в 1918 г.». Он остановился прямо передо мной, не говоря ни слова, с пустыми глазами и рукой на перевязи. Чего он хотел? Он смотрел на меня сверху вниз глазами, похожими на буравчики. Его люди попадали там, где стояли, и занялись своими повязками. Почти все они были ранены. Сам унтер-офицер напоминал призрака: мундир разорван в клочья, запятнанный грязью с головы до пят, глубоко запавшие глаза, впалые щеки, серое, небритое несколько дней лицо и фуражка на затылке. Он продолжал смотреть на меня, не говоря ни слова. Я молча встал и оперся на свою палку.

Внезапно он развернулся, бросил на меня испепеляющий взгляд и плюнул на землю мне под ноги.

Я подбежал и схватил его за плечо:

– Что это значит?

Его глаза расширились.

– Вы спрашиваете меня! – Его голос был хриплым, и слова вырывались толчками. – Вы действительно думаете, что если вы лейтенант, то имеете право спрашивать меня? Вы лишь гнусный наземный чиновник. Что, черт возьми, вы делаете здесь? Коллекционируете свои впечатления, я предполагаю? Где ваш самолет? Почему вы не в воздухе, обеспечивая нам прикрытие? Посмотрите хорошенько. То, что вы видите, это все, что осталось от батальона. Я командую ими, так что стойте смирно, как делали бы это, говоря со своими начальниками. Посмотрите хорошенько. «Тандерболты» повсюду. «Тандерболты»… Это все, что есть над Априлией, и ковровые бомбардировки бомбами всех размеров. Чего вы ждете? Берите свой самолет и заработайте Железный крест, которого вы не имеете. Стоите тут в начищенных летных ботинках и в галстуке как ни в чем не бывало. У вас тут нет никаких прав. Люфтваффе не существует над плацдармом Неттуно. Мы видим наверху только круги и белые звезды. И вы возражаете, что я плюнул на ваши ботинки. Меня тошнит от вас. Подвиньтесь, парни, иначе наш прекрасный джентльмен может поймать несколько блох.

Я побелел словно лист бумаги и не мог произнести ни слова. Унтер-офицер пошел по дороге, сопровождаемый своей печальной компанией. Я мог слышать позвякивание их котелков до тех пор, пока они не исчезли за поворотом.

Я с удивлением услышал собственное бормотание: «Я ничего не могу поделать с этим. Я не отвечаю за это».

Едва я вернулся на свой пост, как Шубер вручил мне телефонную трубку:

– Оберст, герр лейтенант.

– Лейтенант Хенн слушает.

– Я отправляюсь к вам. Я хочу лично взглянуть на все.

– Очень хорошо, герр оберст. – Я положил трубку.

Когда мой вышестоящий офицер прибыл, я сказал ему:

– Я прошу разрешения вернуться в свою группу. Моя нога зажила, и я думаю, что теперь могу пилотировать самолет.

– Не спешите, мой мальчик. У меня нет никого, чтобы заменить вас.

– Я не думаю, что это представляет большую трудность.

– Почему вы хотите так быстро покинуть нас?

– Я больше не хочу, чтобы люди плевали в меня, когда я прохожу мимо.

– Что вы имеете в виду? Кто посмел это сделать? О чем вы говорите?