Дети Катастрофы. Еврейское сопротивление

Дети Катастрофы

1

Боря Гершензон:

"Нас били‚ душили‚ раздели догола и бросили в погреб. Многие не смогли выдержать пыток и там погибли. Оставшихся в живых отправили в лагерь. Несмотя на то что я был самый маленький‚ меня заставили делать очень тяжелую работу…

Морили нас голодом. Верхнюю одежду с нас сняли. Спали мы в разломанных конюшнях. Снег падал прямо на нас‚ а для того‚ чтобы было теплее‚ мы ложились – один мальчик на другого. В этом лагере я пробыл около восьми месяцев‚ а потом убежал к папе в лес‚ в партизанский отряд‚ помогал разносить листовки по селам...

Папу поймали и вместе с группой партизан расстреляли незадолго до прихода Красной армии...

Мне девять лет. Боря Гершензон из Умани..."

2

В июне 1941 года многие дети находились в пионерских лагерях, в детских садах и яслях, выехавших из городов на летний отдых. Немецкие войска отсекали сельские районы, родители не могли забрать своих детей, и они оставались одинокими и беззащитными. Неподалеку от Минска солдаты обнаружили в бараке группу детей, которых перед началом войны вывезли на лето за город. "Крестьяне приносили им подаяние, семилетние ухаживали за трехлетними; многие из них погибли от голода и холода. Немцы ворвались в барак и первым делом стали выпытывать, еврейские ли это дети. Но они были настолько крохотные, что ничего не могли ответить".

Этих детей привезли в Минск, двое суток не давали есть и пить, а когда трое из них попытались бежать, их застрелили. Наконец конвоиры решили заработать на этом и выставили детей на продажу. "Весть о том, что их продают, облетела весь город… Немцы зазывали прохожих, торговались… сбывали младенцев по 25–30 марок… Женщины выбирали детей, клали деньги на немецкую шинель и приобретали ребенка… Когда большинство было распродано, стали продавать сирот по 10 марок. Дети плакали, протягивали ручонки, как бы говоря: "Купите нас, иначе нас убьют…"

После очередной карательной акции в городе или местечке в живых оставались дети, которых родители успевали спрятать в укрытиях. Потеряв отца с матерью, подростки уходили из родных краев, бродяжничали, кормились подаянием, могли прожить какое-то время, в редчайших случах – дождаться освобождения, но маленькие дети были обречены на скорую гибель. Немецкий офицер докладывал в 1941 году: "Вчера, 20 августа… на верхнем этаже одного из домов обнаружены 80–90 детей – грудных и дошкольного возраста, крик и плач которых… нарушали ночной покой солдат, расквартированных в соседних домах… В двух маленьких комнатах сидели и лежали дети – некоторые из них в собственных нечистотах, и что самое главное, там не было ни капли питьевой воды, так что они очень страдали от жажды… Это были еврейские дети, чьих родителей уже убили…"

"Когда расстреливали‚ маленький мальчик кинулся бежать. Его бы непременно подстрелили‚ но спасли две коровы‚ которые паслись неподалеку. "Не стреляй! – закричал один из полицейских. – Коров поубиваешь..." И ребенок скрылся в лесу…"

В те страшные годы, на одной и той же земле, под одним и тем же небом детей ожидала разная судьба. Одни из них бегали в школу‚ играли в привычные игры‚ ходили в лес за грибами‚ а другие – их погодки – стояли на краю могил‚ прятались по болотам‚ умирали в гетто от истощения. Еврейских детей приравняли к взрослым, а потому они платили полной ценой наравне со всеми. Даже если кому-то удавалось перебраться на "арийскую" сторону и затаиться, жизнь проходила в страхе, в постоянном ожидании разоблачения, за которым следовало неминуемое уничтожение. Белокурые еврейские девочки с нетипичными чертами лица, с правильным произношением русского, украинского или белорусского языка могли пережить то время; мальчиков выявляли по признакам обрезания, которые невозможно было упрятать.

Леонид Грипс (Житомир): "Чтобы скрыть мою принадлежность к племени иудейскому, переодели меня девочкой и заставляли оправляться как девочка… Я ни разу не вызвал сомнения у окружающих в том, что я девочка, а не мальчик. Малейшая ошибка в моем поведении стоила бы жизни. А "дурная" привычка оправляться (извините за откровенность) вышеназванным способом преследовала меня до второго-третьего класса…"

Транснистрия: "Сарра Куц из Черновиц пошла на смерть с шестью мальчиками. Вайнер пошла с больной девочкой… Одна женщина приняла яд и давала дочери, но та отказалась…"

Немиров: "Большое двухэтажной здание синагоги. Света не было. У некоторых нашлись огарки, зажгли их. Каждая мать держит на руках ребенка и прощается с ним. Все понимают, что это – смерть, но не хотят поверить. Старый раввин из Польши читает молитву "О детях", старики и старухи ему помогают. Раздирающие душу крики, вопли… Картина такая страшная, что наши грубые сторожа – и те молчат…"

Каунас: "Младенцев бросали в машины. Женщины рыдали. Одна из них подошла к охраннику и закричала: "Отдай мне моих детей! " А он спросил: "Сколько их, твоих детей?" Она ответила: " Трое". И он сказал: "Одного можешь взять". Она поднялась в машину, три головки потянулись к ней, каждый хотел уйти с матерью…"

Вильнюс: "Из глубины могилы еще доносились глухие стоны, хрипы умирающих. Сверху накатывался пьяный хохот литовцев… Вдруг слышу рядом тихий плач. Плачет, разобрала, ребенок. Поползла на звук… Плакала девочка лет трех. Живая, здоровая. Я решила спасаться и спасти ее. И когда на груде трупов я делала передышку, прижимая девочку к себе, я знала, что если спасусь, то буду обязана этим только ей…"

"Последние слова, которые мне сказала двенадцатилетняя девочка, дочь моей сестры: "Клара, отомсти за нас!" Она знала, что обречена, и ей уже не стать взрослой…"