– О клубах, игорных домах, ресторанах и дискотеках. О танцах с девушками под джаз и поцелуях в лунную ночь. О работе, наконец, которая становится смыслом твоей жизни, – мечтательно перечислял юноша. – Ведь все это существует, правда?

– Нет, Гро. Для нас не существует. – Джимми ссутулился, помрачнел, сразу став похожим на старика.

– Что значит для нас? Что ты хочешь этим сказать?

– А то, дружок, и значит, что это не они, а мы с тобой не существуем. Понимаешь, нас нет, и баста. – В голосе Джимми звучали гнев, раздражение и горечь.

– То-есть как? – Гроэр был озадачен, сбит с толку. – Но ведь мы же есть.

– Нет, Гро, для них нас нет. А следовательно, их нет для нас.

– Не понимаю. Ничего не могу понять. – Гроэр наморщил лоб, пытаясь разобраться в услышанном. – Ты совсем меня запутал.

– А тебе и не положено понимать! – с досадой выкрикнул Джимми. – Тебе нужно прилежно заниматься физическими упражнениями, хорошо питаться и всегда быть здоровым. Главное – всегда быть здоровым. Больше от тебя ничего не требуется.

– Ты говоришь обо мне так, будто я – тот бычок в загоне, которого ты собираешься заколоть.

От упрека, легкомысленно брошенного Гроэром, Джимми похолодел. Он обхватил юношу заскорузлыми руками и крепко прижал к себе.

– Не говори так, мальчик мой, умоляю тебя. Никогда так не говори. Ты ведь знаешь, кроме тебя у меня нет никого в целом мире. Я вынянчил тебя, Гро. Ты мне как сын. – Он затих на минуту и снова с жаром повторил: – Никогда не говори.

– Я человек, Джимми, понимаешь, хочешь ты этого или нет. – Юноша высвободился из его объятий. – Я не могу не думать.

Ветер меж тем все усиливался. Собиравшиеся отовсюду облака еще сияли круто вздыбленными белоснежными спинами, но их обращенные к земле подбрюшья уже наливались свинцовой тяжестью. Океан, похитив у неба клочья облаков, украсился ими. Растрепанные кроны деревьев смешались в одну колышущуюся, тревожно гудящую массу. Прямо на глазах земля окутывалась преждевременными сумерками.

– Сейчас польет, – заметил Джимми, бросив взгляд на почерневшее небо. – Хорошо бы не попугал, а по-настоящему. Земля давно дождя просит. Пойдем-ка в дом. Простудишься.

Гроэр позволил увести себя. Забытая им книга с девушкой его грез осталась лежать у обрыва.

– И хватит бегать голышом, – заботливой нянькой ворчал Джимми. – На-ка вот, надень свитер.

Гроэр машинально оделся.

– Не забудь вымыть руки. Мы садимся ужинать. Кажется, я вовремя успел все приготовить.

Джимми был искуссным кулинаром. Он любил покушать сам и от души потчевал своего подопечного. Их кухня располагалась за домом, в саду. Райский климат Калифорнии позволял находиться на воздухе круглый год. Пожалуй, только дождь и мог загнать их раньше времени под крышу. Но это не в счет, поскольку случался он крайне редко. И сегодня был именно тот, редкий день.

Они уже заканчивали вечернюю трапезу, когда разбухшие и отяжелевшие небеса разродились неистовым ливнем. На террасу вбежал промокший Тим.

– Где тебя носит, бездельник? – накинулся на него Джимми. – Изволь-ка поесть. Вторые сутки к миске не подходишь.

Пес сунул лохматую морду в миску, нехотя принюхался и, виновато покосившись на Джимми, попятился. Доплелся до подстилки, положил голову на мокрые грязные лапы и покорно стал ждать, когда его выбранят.

Пока Гроэр сидел, хмуро глядя перед собой, Джимми обтер мокрого пса тряпкой, собрал и перемыл посуду, вытер стол, расставил все по местам.

Дождь тщетно рвался внутрь сквозь крышу, превратив ее в грохочущий барабан. Ему ничего не оставалось, кроме как обтекать сплошным потоком стены и запотевшие стекла.

Джимми подумал о том, что работы ему теперь прибавится – выправлять размытые дорожки, расчищать грязь, собирать и сжигать поломанные ветки. Но вслух сказал только:

– Ну и льет. Природа на осенний лад настраивается. Да и то, пора уж.

Гроэр всегда удивлялся, как удается его опекуну определять времена года. Сам он в них абсолютно не разбирался. Может эти самые сезоны и существовали, но отличались они друг от друга весьма символически, если круглый год можно было купаться в бассейне и круглый год днем ходить босиком. Правда к "зиме" ночи становились не только длиннее, но и холоднее, и Джимми включал автономное отопление или зажигал камин. Последнее больше для уюта, объяснял он. Часть деревьев в саду – тех, что родом из средней полосы, исправно скидывала на пару месяцев листву, сохраняя приобретенные их предками привычки, но в конце февраля уже покрывалась цветами. Зато другая часть – та, что вечнозеленая, и не думала оголяться. В результате у Гроэра и создавалось обманчивое ощущение неизменности, застойности времени, состоящего из одного сплошного лета.

Другое дело Джимми. Как человек куда более искушенный, он не только определял времена года по солнцу, по деревьям – следя за их ростом, цветением и созреванием плодов, но и вел счет дням. На задней стене дома, над кухонной плитой, куда Учитель никогда не наведывался, он с первого года пребывания здесь делал ежедневные зарубки, и после каждых 30 или 31 оставлял паузу. Когда таких ежемесячных зарубок набиралось 12, он процарапывал крестик. Вот по этим самым крестикам и определял Джимми, сколько зим и весен прошло со дня его добровольного заточения, какой сейчас год и сколько им обоим лет.