Колин задумался.

– Да. Во-первых, мы оба не христиане. Во-вторых, если мы все лето будем глазеть на памятники, то моего горя не облегчим. И в-третьих, распятия напоминают мне о ней.

– О ком?

– О НЕЙ.

– Кафир, она атеистка!

– Она не всегда была атеисткой, – тихо заметил Колин. – Раньше она носила крестик. До того, как мы стали встречаться.

Он смотрел в окно на проносящиеся мимо сосны. Его безупречная память тут же напомнила ему тот серебряный крестик.

– Твое зитцпинклерство отвратительно, – сказал Гассан, но все же поддал газу и проехал поворот.

Два часа спустя после того, как они проехали Самое Большое В Мире Деревянное Распятие, Гассан снова заговорил об этой штуковине.

– Ты что, не знал, что это распятие находится в Кентукки? – прокричал он, правой рукой держа руль, а левой рассекая воздух за открытым окном.

– Нет, от тебя впервые услышал, – ответил Колин. – Зато я знаю, что самая большая в мире деревянная церковь находится в Финляндии.

– Неинтересно, – сказал Гассан.

Критичные оценки Гассана помогали Колину понять, что интересно другим людям, а что – нет. До того как он познакомился с Гассаном, подсказать ему никто не мог, потому что окружающие, за исключением родителей, либо терпели, либо игнорировали его. А в случае Катерин – сначала терпели, а потом игнорировали. Благодаря списку того, что было неинтересно [14] , Колин почти мог поддерживать нормальный разговор.

Двести миль и одну остановку спустя они наконец покинули Кентукки и оказались на полпути из Мемфиса в Нэшвилл. Ветер, дувший в открытые окна, высушивал пот, но нисколько не охлаж дал воздух, и Колин теперь мог думать только о кондиционере.

И тут он заметил нарисованный вручную плакат, возвышавшийся над полем хлопка, кукурузы, сои или еще чего-то там [15] .

– Этого не может быть, – тихо пробормотал Колин.

– Слушай, по-моему, нам нужно где-то остановиться, – сказал Гассан, не слушая его. – Это шоссе, конечно, классное, но чем мы южнее, тем жарче становится, а я уже и так мокрый, как блудница в церкви.

Колин потер затекшую шею и поклялся, что больше ни одной ночи не проведет в машине, – денег у них было достаточно, чтобы заплатить за отель.

– Видел знак? – спросил он.

– Какой еще знак?

– Указатель к могиле эрцгерцога Франца Фердинанда.

Гассан повернулся к Колину, широко улыбнулся и легонько стукнул его по плечу:

– Отлично, парень! Кстати, обедать пора.

На стоянке у ресторана «Хардис» в Карвер-каунти, штат Теннесси, Колин вылез из машины и позвонил маме:

– Привет, мам, мы в Теннесси!

– Как ты себя чувствуешь, сынок?

– Ну, получше, наверное. Не знаю. Тут жарко. Мне, э-э-э… никто не звонил?

Мама молчала, и он почувствовал, как она жалеет его.

– Нет, прости, дорогой. Я скажу, чтобы тебе звонили на мобильный.

– Спасибо, мам. Пойду пообедаю в «Хардис».

– Приятного аппетита! Не забудь пристегиваться ремнем. Я тебя люблю!

– И я тебя!

Проглотив чудовищно жирный бургер в пустом ресторане (не бургер, а настоящий монстробургер), Колин спросил кассиршу, которая, по всему видно, злоупотребляла обедами на работе, как им добраться до могилы Франца Фердинанда.

– Кого-кого? – спросила она.

– Эрцгерцога Франца Фердинанда.

Кассирша несколько секунд тупо смотрела на него, но потом в ее глазах мелькнул проблеск понимания.

– А, так вы Гатшот ищете, да? Ну, деревню эту?

– Гатшот?

– Как выедете со стоянки – сворачивайте направо. Через три километра будет развилка, там заправка, но она не работает. Дальше опять направо, потом миль десять – пятнадцать пусто, ничего не будет, а как подниметесь на холм, увидите Гатшот.

– Гатшот? – переспросил Колин.

– Гатшот, штат Теннесси. Там эрцгерцог и похоронен.

– Значит, два раза повернуть направо?

– Ну, вроде да! Желаю удачно провести время!

– Гатшот, – повторил про себя Колин. – О’кей, спасибо.

Дорога, по которой они ехали, казалось, недавно была эпицентром землетрясения. Колин ехал очень осторожно, но Сатанинский катафалк все равно скрипел и кряхтел на бесконечных колдобинах и ямах.

– Может, нам не обязательно глазеть на этого твоего эрцгерцога? – спросил Гассан.