Двери лифта открылись, и он оказался лицом к лицу с взволнованной учительницей, окруженной десятилетними школьниками. Он быстро обменялся с ней улыбкой и вошел в лифт. Двери закрылись, и он автоматически нажал кнопку — первый этаж, главный вестибюль. Можно не беспокоиться. Один из мальчишек нажал на все кнопки с первого по двадцать второй этаж.

Как будто ему больше не о чем беспокоиться...

Разветвление каналов, горбатые мосты, разноцветная флотилия плавучих домиков и узенькие, мощенные булыжником улочки, запруженные велосипедистами всех возрастов. Помимо этого, Амстердам запомнился Витлоку и по jenever [7] . Однажды после этого напитка, с сильным ароматом можжевельника, у него было такое похмелье, которое навеки может превратить алкоголика в трезвенника. Но то был первый и единственный раз в его жизни, когда он напился. Двадцать пять лет назад в летние каникулы вместе с группой своих друзей по университету он отправился на недельку в Голландию. Это была эра просвещения, когда хиппи с цветами в волосах внимали словам Тимоти Леари и музыке Жани Жаплан, передавая из рук в руки общую трубку, набитую гашишем. 

Витлок, стоя на ступеньках Рейксмюсеум, смотрел на Сингелграхт и думал о том, что ничего не изменилось с тех пор, как он последний раз был здесь. Только хиппи куда-то исчезли, уступив место новому поколению тинэйджеров, которые внимают словам тяжелого рока — он никогда не мог заставить себя назвать его музыкой, грохот бездарных оркестров способен только оглушить, все равно что похмелье после jenever.

Он поднялся по ступенькам внушительного здания из красного кирпича, вошел в фойе и попросил администратора позвонить профессору Хендрику Бродендику, генеральному директору музея, и сообщить ему о его приходе.

Когда появился Бродендик, Витлок был ошеломлен его потрясающим сходством с Сидни Гринстритом: редеющая черная шевелюра с седеющими висками; толстые щеки и двойной подбородок; блестящие пронзительные глазки и грузное двухсотсорокафунтовое тело, которое было визитной карточкой актера в сороковые годы.

Они пожали друг другу руки, и Бродендик повел Витлока в свой кабинет, находившийся напротив библиотеки и секретариата.

— Мистер Колчинский сказал, что вас будет трое, — произнес Бродендик, опускаясь в кресло без подлокотников перед тяжелым столом из тикового дерева.

— Так и есть, — ответил Витлок, садясь в одно из кресел цвета бургундского вина. — Мои коллеги ведут следствие по другим направлениям.

Ответ, похоже, удовлетворил Бродендика, и он потянулся к телефону:

— Могу я предложить вам кофе или чай?

— Спасибо. Я только что за завтраком пил кофе.

— Где вы остановились?

— В «Парке». Вы должны знать этот отель, он совсем рядом.

— Да, я хорошо его знаю. Я всегда бронирую там номера для гостем музея. — Бродендик вынул из верхнего ящика стола видеопленку и, положил ее перед Витлоком. — Это было снято нашей службой охраны. Не знаю, что вы надеетесь увидеть на ней, но мистер Колчинский непременно хотел, чтобы вы ее просмотрели. В комнате, дальше по коридору, я установил видеомагнитофон и широкоэкранный телевизор. Персонал музея получил строжайшее указание не мешать вам.

— Прежде чем я просмотрю пленку, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста. 

Бродендик вытащил из кармана пиджака, сшитого из альпаки [8] , украшенный золотым тиснением портсигар и протянул его Витлоку; тот отказался. 

— Не возражаете, если я закурю?

— Конечно нет.

Бродендик вставил сигарету в мундштук из слоновой кости и, щелкнув дорогой зажигалкой, закурил. Это напомнило Витлоку сценку из гангстерских фильмов сороковых годов.

— Вы не могли бы рассказать мне о Милсе Ван Дехне?

Бродендик пожал плечами, казалось, вопрос застал его врасплох.

— Я знаю Милса восемь лет, с тех пор как я занял пост генерального директора Рейксмюсеум. Он один из самых старых наших сотрудников, но вот так сразу я не могу сказать, сколько лет он здесь работает. Шестнадцать, а может, семнадцать лет. Это легко уточнить.

— О, необязательно!

— Милс — один из тех маленьких, ничем не выдающихся людей, которых вы встретите в любой компании. Вы понимаете, о чем я говорю? Жена — глава семьи, никогда не будет собственного дома, абсолютно никаких амбиций. Хорошо, если ко времени выхода на пенсию он станет помощником хранителя музея. Поэтому я был приятно удивлен, когда он предложил организовать «Ночному дозору» что-то вроде турне по Европе. Наконец-то человек проявил инициативу!

— Это была его идея? — переспросил со все возрастающим интересом Витлок.

— Да. Он пришел ко мне с этим предложением в прошлом году. По инерции я сперва отверг эту идею, но после некоторых раздумий пришел к выводу, что в этом что-то есть. Видите ли, мистер Витлок, я давно мечтал выставить «Мону Лизу» в Рейксмюсеум хотя бы на один день. И я подумал: если я предоставлю «Ночной дозор» на какое-то время Лувру, то моя мечта, может быть, станет более реальной.

— Значит, Ван Дехн только один раз предложил вам свою идею?

Бродендик пожевал мундштук, обдумывая вопрос Витлока.

— Возможно, он обращался ко мне дважды, я сейчас не помню, во всяком случае какой-то особой настойчивости он не проявлял. Мне бы это запомнилось.

— А когда вы решились на турне, Ван Дехн сам предложил себя в сопровождающие?

— Нет, я сам выбрал его, ведь это была его идея.

Бродендик стряхнул пепел с сигареты в стоявшую у него под рукой квадратную пепельницу.

— По-моему, вы очень заинтересовались Милсом.