Медицина — это больше искусство и больше наука, чем какая-либо другая наука и другое искусство, ибо раньше всего это искусство и наука сохранения жизни человека! Это больше, чем искусство, потому что здесь надо нутром ощущать не природу, не линию, не краски, не звуки, не мрамор, не слово, а живой человеческий организм. И это больше, чем наука, потому что это целое собрание наук — анатомии, физиологии, биологии, химии, физики. Эти науки надо изучать глубоко, жадно, и умом и сердцем. Их надо изучать всю жизнь параллельно с практической работой…»

Отдавшись целиком своим мыслям, Костя не заметил, как прошел изрядное расстояние и вошел в вестибюль. Он уже снял пальто, когда его остановила незнакомая санитарка.

— Не раздевайтесь, доктор, идите скорее в приемный покой.

— Что случилось?

Санитарка не сумела толком рассказать в чем дело, но Костя понял, что вызывают именно его.

— Вот, доктор, смотрите, — взволнованно встретил его молодой дежурный врач. — Мне думается, диабет… Я уже приготовил инсулин, но без вас не решался…

Костя взглянул на больного, сосчитал пульс, послушал дыхание, надавил пальцем на веки закрытых глаз и нагнулся ко рту больного.

— Да, это, конечно, диабет. Но почему вы думаете, что нужен инсулин?

— Помилуйте, у него диабетическая кома…

— Нет, — прервал Костя. — У него не кома, у него гипогликемия.

— Тогда… — заторопился окончательно растерявшийся врач.

— Приготовьте сорока процентную глюкозу, дадим внутривенно.

— Слушаю, — отчетливо, словно с удовольствием подчиняясь приказу, сказал врач и отдал распоряжение сестре.

— Товарищи, — обратился Костя к группе студентов. — Я воспользуюсь вашим присутствием и объясню, какая опасность сейчас грозила больному. Это тем более важно, что такого рода недоразумения всегда возможны, особенно если врач не специалист, как это имеет место в данном случае… Вы, кажется, хирург? — спросил Костя дежурного врача.

— Точно так, — ответил тот по-военному.

— Ну, вот. Товарищи, все вы уже проходили внутренние болезни и знаете, что такое диабет. Видите, — Костя показал одновременно на больного и на дежурного врача. — Если бы это была кома, инсулин наверняка вернул бы больного к жизни. Но… Вот на это «но» я и должен обратить ваше внимание.

Доктор Сергеев говорил горячо и увлеченно. Ему впервые пришлось прочесть лекцию по поводу такого сложного клинического случая. И то обстоятельство, что он чувствовал себя в своей стихии, что он глубоко ощущал знание предмета и ценность того, что он сообщал, наполняло его уверенностью.

На обычно бледном лице его появился румянец, волосы рассыпались по высокому лбу, и он, как всегда, когда немного волновался, снимал и надевал очки, протирая стекла. Ему было очень приятно — он с некоторым смущением обратил на это внимание, — что одна из студенток, высокая, голубоглазая, все время смотрела на него не отрываясь.

— Но в данном случае мы столкнулись не с комой, а с обратным явлением — с гипогликемической реакцией, то есть с уменьшением в крови сахара ниже нормы. Больной этот, несомненно, пользуется инсулином, и вот в данном случае, введя его в солидном количестве — а надо вам сказать, что обычно больные впрыскивают его себе сами, — он второпях не поел, то есть не ввел в организм новых углеводов, а инсулин помог ассимилировать весь имевшийся в наличии сахар, — и вот наступило сахарное голодание. У больного появилась резкая слабость, чувство острого голода, головокружение, и, как это бывает всегда в тяжелых случаях, больной потерял сознание и даже не смог сообщить, что именно с ним приключилось. А это могло бы быть для него роковым. Почему? Потому что, во-первых, трудно сразу установить, что мы имеем дело с диабетом вообще, во-вторых, если это диабет — то кома или гипогликемия? При первой должно быть глубокое, шумное, так называемое кусмаулевское дыхание — вы это уже проходили и знаете, что это такое, — затем резкий ацетоновый запах изо рта, очень похожий на запах яблок, сухая кожа, усиленное сердцебиение; а при второй — дыхание нормальное, запаха ацетона нет, больной сильно потеет, пульс неопределенный. У этого больного все грани словно стерты: и дыхание как будто нормальное, и кожа не то сухая, не то чуть влажная, и пульс средний… Но вот полностью отсутствует запах ацетона, а при коме он должен был бы быть обязательно, особенно потому, что случай, как вы сами видите, довольно тяжелый. И еще одна маленькая деталь — на нее, к сожалению, редко обращают внимание: это гипотония глазных яблок; при коме она обязательна, при гипогликемии отсутствует. Вот, посмотрите.

Костя продемонстрировал перед студентами плотность глазных яблок больного.

— Итак, мы здесь несомненно имеем дело с гипогликемией. И если бы мы ввели в организм инсулин, то несомненно погубили бы больного. В легких случаях достаточно дать больному грамм пятьдесят хлеба или две-три ложечки сахару, но сейчас мы уже принуждены прибегнуть к более сильным средствам, — мы введем внутривенно сорокапроцентную глюкозу в количестве до пятидесяти санти. Вот, пожалуйста…

Сестра принесла большой шприц. Костя, вымыв руки и обтерев их спиртом, сам приготовил место укола, отчетливым движением вколол в надувшуюся синеватую вену большую иглу и пустил жидкость. Потом он впрыснул маленьким шприцем адреналин, одновременно разъясняя студентам, зачем это делает.

Больной сделал движение, открыл мутные, словно пьяные глаза, тупо посмотрел на окружающих и снова как бы заснул. Но вскоре опять пошевелился, всмотрелся в лицо Кости и тихо спросил:

— Что со мной?

— А вы разве не знаете? — спросил Костя.

— Догадываюсь… — ответил больной, подумав. — Это уже бывало.

— То-то, — улыбаясь сказал Костя, разговаривая как со старым знакомым. — Сколько вкатили себе сегодня?

— Двадцать.

— Щедро. Завтракали?

— Нет, доктор, не успел…