Костя и Лена вышли на балкон. По Неве тихо плыл белый пароход. Мягко скользили лодки. На асфальтовом тротуаре девочки шумно играли в классы.

— Какое счастье, Ленушка, что мы с тобой теперь никогда не расстанемся… — глядя в глаза Лены, целуя ее руки, шептал Костя.

— Да, Костик, теперь мы всегда будем вместе… — так же тихо говорила Лена.

На расстоянии полуквартала от их дома, на углу двух улиц, громко вещал большой репродуктор, но слов издали нельзя было понять.

Под репродуктором собирался народ.

— Смотри, что-то интересное передают, — сказала Лена. — Сколько слушателей.

— Здесь всегда толпятся, — ответил Костя.

Но у репродуктора в одну минуту собралась огромная толпа.

— Пойдем, — предложила Лена, — включим радио, послушаем.

Они вернулись в столовую.

Было беззаботно, светло и весело. Через открытые окна щедро вливались широкие потоки яркого солнца, в темных стеклах играла глубокая синева неба, от цветов исходила свежесть.

— Одну минутку, товарищи, — попросила Лена, — послушаем радио.

Все смолкли. В это мгновение в столовую вошла Мокеевна с переносным аппаратом в руках.

— Тебя, Никита Петрович, — сказала она привычно. — Из клиники. Просили сейчас же позвонить.

Она включила аппарат, набрала номер и подала трубку профессору.

— Это я! — произнес Беляев весело. — Да. Кто? Доктор Лавров? Здравствуйте, доктор. Радио? Нет, не слушаем. А что?

Лена с Костей переглянулись. Лена подошла к приемнику и включила его.

— Что?.. — вдруг взволновавшись, переспросил Никита Петрович и встал. — Что такое?.. На нас?.. В четыре часа ночи?.. Сейчас включу.

Он бросил трубку. Резко повернулся. Хотел что-то сказать, но голос пресекся, и он издал странный хриплый звук.

Радио уже передавало слова сообщения.

Лена переключила приемник на Ленинград, и знакомый голос зазвучал совсем близко:

«…Теперь, когда нападение на Советский Союз совершено, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины…»

Да, сомнений быть не могло!

Страшное испытание, как внезапный гром, обрушилось в час, когда, казалось, ждать его было невозможно.

Костя стоял бледный, оглушенный, не отрывая глаз от освещенного окошечка приемника.

«Мирная жизнь окончилась… — билось в его подавленном мозгу. — Началось тяжелое испытание. Мирная жизнь окончилась…»

Все стояли неподвижно. Только Костина мать внезапно опустилась на диван, словно у нее подломились ноги, а старая Мокеевна широко перекрестилась.

«…Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда…»

— Да… — сказал Никита Петрович, прослушав обращение. — Мокеевна, позвони в гараж, чтоб прислали машину. Поедем? — не то спросил он, не то приказал, обращаясь к Михайлову, Курбатову, к Лене. — Надо сейчас же в клинику.

И, словно отвечая ему, откликнулся Василий Николаевич.

— Да, и нам надо, — сказал он Браиловскому и Косте. — Я только позвоню домой — и поедем.

Огромная тяжесть придавила всех.

В комнате стало душно, тесно и как будто темнее.

Хотелось сказать что-то важное, но слова ничего не выражали.

— Какое жестокое, подлое коварство… — тихо, как бы про себя, сказал Никита Петрович. — Какая злобная подлость!

— Неслыханно, неслыханно! — негодовал Василий Николаевич.

— Как же так? — разводил руками старик Сергеев. — Без предъявления каких-либо… без предупреждений… Как же так? Ведь эдакое злодейство!..

Михайлов сидел молча, напряженно думая. И вдруг, багрово покраснев, с силой ударил по столу огромным кулаком.

— Ах, сволочь!..

Посуда на столе зазвенела, точно ее разбили, но Михайлов снова ударил по столу еще сильнее прежнего и резко встал.

— Ах, сволочь! Ну, погодите ж!.. Погодите!..

У него не хватало слов для возмущения, его душили негодование, гнев, ненависть, и он выражал все, что разрывало его грудь, вот этим ударом кулака и этим грубым словом.

Костя вышел на балкон, за ним вслед вышла Лена. Оба они, будто ожидая чего-то страшного, одновременно посмотрели на небо. Но синий купол был таким же голубым и чистым, как утром. И Нева так же отражала в себе его прозрачную синеву, и так же неслышно проплывали тихие лодки, и на тротуаре весело играли дети.