— Вот, дорогая Галина Степановна… — сказал он. — Видите сами, что делается. Попрошу вас зайти сегодня после часу, ближе к двум. Только в ночное время и удастся поговорить. А сейчас у меня совещание начальников госпиталей.

Из приемной уже заглядывали в кабинет, и Рузская, получив разрешение Светлецкого воспользоваться его «зисом», быстро вышла. Но машины у подъезда не оказалось, и Галина Степановна направилась пешком.

В здании институтской клиники, где сейчас помещался большой госпиталь, возглавляемый опытными врачами, она бывала уже не раз, знала почти всех врачей, неоднократно сталкивалась с ними на различных совещаниях, много раз обращалась к ним по поводу больных. Галина Степановна поднялась по широкой лестнице в третий этаж, прошла вдоль длинного, очень светлого коридора, легко нашла нужную палату и вошла в нее, волнуясь, словно ждала встречи с близким человеком. В палате было две койки, но она сразу узнала доктора Сергеева, будто действительно была давно знакома с ним и он только слегка изменился.

— Доктор Сергеев? — спросила она его с порога, дружески улыбаясь.

— Я… — ответил Костя, удивленно повернув голову.

— Константин Михайлович?

— Верно.

— Из Ленинграда?

— Совершенно верно.

— Военврач третьего ранга?

— Точно.

— Ваша жена — Елена Никитична?

— Да…

Он приподнялся на локтях, словно собираясь встать и пойти навстречу гостье. Сердце его болезненно билось, глаза впились в лицо Рузской.

— Значит, именно вас мне нужно, — все так же приветливо улыбаясь, сказала Галина Степановна. — Я получила от нее телеграмму…

— Простите, кто вы?

— Работник исполкома, Рузская.

— Пожалуйста, садитесь.

Косте показалось, что Лена где-то здесь, совсем близко, что она приехала и нашла его, а эта любезная женщина взялась только предупредить об этом.

— А она… не здесь?.. — нерешительно спросил Костя.

— К сожалению, нет. Она в Ленинграде, — виновато ответила Рузская. — Вот телеграмма.

Костя в пятый раз жадно читал и перечитывал телеграмму.

«Откуда же она знает? — думал он. — Вероятно, доложили Никите Петровичу, и он телеграфировал Лене. Лучше было бы написать позднее, когда я поправлюсь. Да, но тогда бы она стала разыскивать меня в санбате. А может быть, она уже была там? — быстро промелькнула новая мысль. — Это было бы ужасно».

Он опустил руку с телеграммой, сказал:

— Простите, пожалуйста. Я растерялся… забыл поблагодарить вас. Большое вам спасибо. Я хотел сегодня телеграфировать жене.

Он смотрел на Галину Степановну и не мог отделаться от мысли, что перед ним в белом халате сидит друг Лены, друг его семьи и, улыбаясь, рассказывает, как она получила телеграмму Лены, как нашла его. Она сказала, что, вероятно, Лена послала много таких запросов во все большие города Урала и Сибири и, значит, сейчас, возможно, уже получает из многих городов отрицательные ответы. Необходимо немедленно послать ей молнией успокоительное сообщение. Костя ответил, что Лена уж, наверно, получила его телеграмму с дороги и это ее немного успокоило, но сейчас, конечно, надо послать новое сообщение и адрес.

Прежде чем уйти, Галина Степановна расспросила, не нужно ли Сергееву чего-нибудь, сказала, что все необходимое может прислать, составила вместе с ним текст ответной телеграммы, записала в его книжку номер своего телефона, на случай чего-нибудь срочного, и обещала скоро снова навестить его.

У Сергеева, растроганного этой ласковой заботой, еще долго теплилась в груди благодарность. «Вот он, холодный, суровый Урал…» — думал он.

А Галина Степановна, зайдя к хирургу, профессору Харитонову, с горечью узнала, что дела военврача Сергеева далеко не важны. Рентген обнаружил сложный перелом бедра, температура и высокий лейкоцитоз говорят о нагноении, возможно даже о сепсисе.

Профессору показалось, что Рузская не поняла значения его слов, и он разъяснил:

— Высокий лейкоцитоз — это чрезмерное количество белых шариков в крови, характеризующее скопление гноя в организме, а сепсис, вы, конечно, знаете, — общее заражение…

Галина Степановна прекрасно поняла смысл его сообщения. Она даже села, словно пораженная тяжелой новостью. Она хотела сейчас же, не теряя ни секунды, обсудить все меры спасения раненого врача.

— Не волнуйтесь, — сказал профессор. — Думаю, что жизни его не грозит опасность. Но… — он на мгновение остановился, что-то напряженно обдумывая. — Но в отношении ноги трудно сейчас сказать…

— А что? — даже привстала Рузская. — Что именно?

— Как вам сказать. Ведь вы не мать раненого, не жена. Вам можно сказать правду.

— Ну да, конечно, — волнуясь именно как мать, сказала Рузская.

— Возможно, что для спасения жизни понадобится ампутация.

Профессор подошел к ней.

— Простите. Это близкий вам человек?

— Да, — механически подтвердила она. — То есть нет. Это просто знакомый.

— А, вот как.

— Да, близкий знакомый. И я очень прошу вас, профессор…

Он не дал ей договорить.

— Что вы, Галина Степановна! Разве нужно о таких вещах просить? Мы сделаем все, чтобы спасти ногу.

Профессор проводил Рузскую до самого выхода, еще раз объяснил сложность положения и заверил, что будут приняты все меры.

Войдя в свой кабинет, Рузская быстро набросала текст телеграммы, поспешно подписала ее, приложила круглую печать и сейчас же отправила молнией.

Когда девушка курьер ушла на телеграф, Рузская перечитала копию телеграммы: