– Уверяют, – ответил барон, – что мой государь довольно сведущ в этой области и истинный любитель искусств. – Так ли это, господин барон? – спросил маэстро, который вообще не мог не противоречить всем и во всем. – Я не очень льщу себя этой надеждой. Короли – первые во всех областях знания, по мнению своих подданных, но часто случается, что подданные знают гораздо больше, чем они.

– В военном деле, так же как в инженерном и в науках, прусский король понимает больше любого из нас, – горячо заметил поручик, – а что касается музыки, несомненно…

– Что вы ровно ничего об этом не знаете, как и я, – сухо перебил его капитан Кройц. – Маэстро Порпора в этом отношении может полагаться только на самого себя.

– А мне в сфере музыки королевское достоинство никогда не внушало особенного доверия, – снова заговорил маэстро, – и когда я имел честь давать уроки владетельной принцессе Саксонской, ей, так же, как всякому другому, я не спускал ни единой фальшивой ноты.

– Как! – сказал барон, иронически глядя на своего спутника. – Неужели и венценосцы берут когда-нибудь фальшивые ноты?

– Точно так же, как и простые смертные, сударь, – ответил Порпора. Однако должен признать, что владетельная принцесса проявила большие способности и очень скоро перестала фальшивить, позанимавшись со мной.

– Так, значит, вы простили бы кое-какие фальшивые ноты нашему Фрицу, если бы он дерзнул взять их при вас?

– При условии, чтобы он исправился впоследствии.

– Но головомойки вы ведь ему все-таки не задали бы? – смеясь, вмешался в разговор граф Годиц.

– Задал бы, даже если бы он снял за это с плеч мою собственную голову, – ответил, бравируя, старый профессор, которого небольшое количество выпитого шампанского сделало экспансивным.

Консуэло была надлежащим образом предупреждена каноником о том, что Пруссия представляет собой большое полицейское управление – малейшее слово, произнесенное шепотом на границе, переносится в несколько минут благодаря какому-то таинственному и безошибочному эху в кабинет самого Фридриха – и что никогда не следует обращаться к пруссаку, особенно к военному или чиновнику, со словами «как вы поживаете», не взвесив каждого слога и предварительно не отмерив семь раз, прежде чем отрезать, как говорится в пословице. Вот почему ей не особенно понравилось, что ее учитель впал в свой обычный насмешливый тон, и она постаралась дипломатически загладить его неосторожность.

– Если бы даже король Пруссии и не был первым музыкантом своего века, – сказала она, – ему позволительно пренебрегать искусством, ничтожным, конечно, по сравнению с его познаниями в других областях.

Но она не подозревала, что Фридрих жаждал быть великим флейтистом не меньше, чем великим полководцем и великим философом. Барон фон Кройц заметил, что раз его величество смотрит на музыку как на искусство, достойное изучения, то, вероятно, и посвятил ему должное внимание и серьезный труд.

– Э! – сказал, все больше и больше оживляясь, Порпора. – Внимание и труд ничего не открывают в музыке тому, кого небо не наградило врожденным талантом. Музыкальность отнюдь не является уделом всех людей, и легче выиграть сражение и назначить пенсии литераторам, чем похитить у муз священный огонь. Говорил же нам барон Фридрих фон Тренк, что, когда его прусское величество сбивается с такта, виноваты его придворные. Но, положим, со мной подобного не случится!

– Так барон Фридрих фон Тренк говорил это? – спросил барон фон Кройц, и глаза его вдруг загорелись жгучей злобой. – Ну, хорошо, – проговорил он, усилием воли подавив ее и переходя на безразличный тон, – бедняга теперь, должно быть, потерял охоту шутить, ибо до конца своих дней заключен в Глацскую крепость.

– Неужели! – воскликнул Порпора. – А что же он сделал?

– Это государственная тайна, – ответил барон, – но все заставляет предполагать, что он обманул доверие своего государя.

– Да, – прибавил поручик, – он продал австрийцам планы укреплений Пруссии, своего отечества.

– О! Это невозможно! – вырвалось у побледневшей Консуэло. Хотя девушка с величайшим вниманием следила за каждым своим движением, за каждым словом, она не смогла удержаться от горестного восклицания.

– Это и невозможно и неверно! – закричал с негодованием Порпора. Те, кто уверили в этом короля, гнусно солгали!

– Полагаю, что вы не желаете косвенно уличать и нас во лжи, – проговорил поручик, тоже бледнея.

– Надо быть до нелепости щепетильным, чтобы понять это таким образом, – отрезал барон фон Кройц, бросая на своего спутника суровый, повелительный взгляд. – Разве это нас касается? И какое нам дело до того, что маэстро Порпора так горячо относится к своему молодому другу?

– И буду так же горячо относиться к нему даже в присутствии самого короля, – заявил Порпора. – Я скажу королю» что его обманули и что нехорошо с его стороны было поверить этому, а Фридрих фон Тренк – достойный, благородный молодой человек, не способный на подлость.