– Послушайте! Не будем возвращаться в область политики, – сказал Генрих. – Что это за тоненькая маленькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моей богине?

– Да, сир, – с улыбкой ответила мадам де Сов, – вы сразу угадали.

– А этот гребешок слоновой кости?

– Делать пробор.

– А эта прелестная серебряная коробочка с чеканной крышечкой?

– О, это Рене прислал мне свой замечательный опиат; он уж давно сулился изготовить средство для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно мягкими и так.

Тогда Генрих, все больше развеселяясь, по мере того как разговор вступал в область женского кокетства, нагнулся и, как бы в подтверждение слов, сказанных очаровательной женщиной, поцеловал ее в губы, которые она с большим вниманием разглядывала в зеркало.

Шарлотта протянула было руку к серебряной коробочке, служившей предметом разговора, желая, вероятно, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.

– Мадам, кто-то стучится, – сказала Дариола, высовывая голову из-за портьеры.

– Узнай – кто и приди сказать, – ответила мадам де Сов.

Генрих и Шарлотта с тревогой переглянулись. Генрих уже собрался скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как появилась Дариола.

– Мадам, это парфюмер, мэтр Рене.

При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.

– Если хотите, я откажусь его принять, – сказала мадам де Сов.

– Нет, нет! – ответил Генрих. – Мэтр Рене никогда не делает ничего, не продумав заранее своих действий, и если он пришел к вам, значит, у него есть основания для этого.

– Может быть, тогда вы спрячетесь?

– Не стану этого делать, – ответил Генрих, – потому что мэтр Рене имеет сведения обо всем, и мэтр Рене отлично знает, что я здесь.

– Но у вашего величества могут быть причины чувствовать себя неприятно в его обществе.

– У меня? Никаких! – ответил Генрих, делая над собой усилие, которое при всем самообладании он все же не смог скрыть совсем. – Правда, отношения у нас были прохладные, но с вечера святого Варфоломея они наладились.

– Впусти! – сказала Дариоле мадам де Сов.

Через минуту вошел Рене и одним взглядом осмотрел всю комнату.

Мадам де Сов продолжала сидеть перед туалетным столиком. Генрих Наваррский вернулся на диванчик. Шарлотта сидела на свету, Генрих – в полутьме.

– Мадам, я явился принести вам свои извинения, – почтительно, но непринужденно сказал Рене.

– А в чем, Рене? – спросила мадам де Сов с особой мягкой снисходительностью, свойственной хорошеньким женщинам по отношению к тому разряду своих поставщиков, которые способствуют их красоте.

– В том, что я давно уже обещал вам потрудиться для ваших красивых губок, а между тем…

– Сдержали ваше обещание только сегодня, да? – спросила мадам де Сов.

– Только сегодня? – удивленно повторил Рене.

– Да, я получила эту коробочку только сегодня, да и то вечером.

– Ах да, – произнес Рене с каким-то странным выражением лица, глядя на коробочку, стоявшую на столике перед мадам де Сов и совершенно похожую на те, какие у него остались в лавке. «Я так и думал!» – прошептал он про себя. – А вы уже пробовали мой опиат? – спросил он вслух.

– Нет еще; я только собиралась попробовать его, как вы вошли.

На лице Рене появилось выражение раздумья, не ускользнувшее от Генриха, от которого, впрочем, мало что ускользало.

– Ну, Рене, что с вами? – спросил король Наваррский.

– Со мной, сир? Ничего, – ответил парфюмер, – я смиренно жду, ваше величество, не скажете ли вы мне что-нибудь до моего ухода.

– Бросьте! – улыбаясь, сказал Генрих. – Разве вы и без моих слов не знаете, что я с удовольствием встречаюсь с вами?

Рене посмотрел вокруг себя, прошелся по комнате, как будто проверяя зрением и слухом все двери и обивку стен, потом стал так, чтобы видеть одновременно мадам де Сов и Генриха.

– Нет, я этого не знаю, – ответил он.

Изумительный инстинкт Генриха Наваррского, подобный какому-то шестому чувству и руководивший им всю первую половину его жизни среди ее опасностей, подсказал Беарнцу, что сейчас в уме Рене происходит нечто необычное, похожее на какую-то борьбу, и Генрих, обернувшись к парфюмеру, стоявшему на свету, тогда как Генрих оставался в полутьме, сказал Рене: