– Я сделал это! Волшебная сила подействовала! – сказал он. – Это мое первое научное открытие.

– А что скажет доктор Крэвен? – вырвалось у Мери.

– Ничего он не скажет, – ответил Колин, – потому что ему ничего не расскажут. Это будет самая великая тайна. Никто ничего не должен знать до тех пор, пока я не стану такой сильный, что буду ходить и бегать, как всякий другой мальчик. Меня каждый день будут привозить сюда в кресле и увозить отсюда тоже в кресле. Я не хочу, чтобы люди шептались и задавали вопросы, и не хочу, чтобы мой отец услышал про это, пока опыт не удастся совсем. А тогда, если он приедет назад в Миссельтуэйт, я вдруг войду к нему в кабинет и скажу: «Вот я! Я такой же, как всякий другой мальчик. Я теперь совсем здоров и вырасту большой. И все это сделал… научный опыт!»

– Он подумает, что это сон! – воскликнула Мери. – Он своим глазам не поверит.

Колин сиял торжеством. Он, наконец, уверовал в то, что выздоровеет, а это значило, что битва была наполовину выиграна, хотя он этого не знал. И мысль, которая возбуждала и укрепляла его больше, чем всякая другая, – была мысль о том, какой вид будет у его отца, когда он увидит, что у него есть сын, такой же стройный и сильный, как сыновья других отцов. Одним из глубоких огорчений его болезненного прошлого было чувство отвращения к самому себе за то, что он был хилый мальчик, отец которого боялся смотреть на него.

– Он должен будет поверить, – сказал Колин. – А я еще вот что сделаю: после того, как начнет действовать волшебная сила, и прежде чем я начну делать научные открытия, я сделаюсь атлетом.

– Еще через недельку мы начнем тебя учить боксировать, – сказал Бен. – И когда-нибудь ты еще будешь первым кулачным бойцом во всей Англии!

Колин строго посмотрел на него.

– Уэтерстафф, – сказал он, – это дерзость! Ты не должен позволять себе вольностей только потому, что тебе доверили тайну. Как бы ни подействовала волшебная сила, я не буду кулачным бойцом. Я буду ученым и сделаю важные открытия.

– Прошу прощения, сэр, – ответил Бен. – Я должен был понять, что это не шутка.

Дикон работал не в одном только таинственном саду. К их степному коттеджу прилегал клочок земли, обнесенный низкой изгородью, сложенной из неотесанных камней. Рано утром, поздно в сумерки и в те дни, когда Колин и Мери не видали его, Дикон работал там, ухаживая за картофелем, капустой, репой и морковью и всякой огородной зеленью. В обществе своих «тварей» он положительно делал чудеса и, казалось, никогда не уставал. Когда он полол или копал, он насвистывал, или пел, или разговаривал с Сажей и Капитаном или с братьями и сестрами, которых он научил помогать ему.

– Нам никогда не жилось бы так, – говорила миссис Соуэрби, – если бы не огород Дикона. У него все растет; и его картофель и капуста вдвое крупнее, чем у других.

Когда у нее бывала свободная минута, она выходила туда поболтать с Диконом, особенно в сумерки после ужина: тогда она отдыхала. Она усаживалась на низкую изгородь, смотрела, как он работал, и слушала его рассказы.

В огороде росли не только овощи. Иногда Дикон покупал пачки цветочных семян и сеял их между кустами крыжовника и кочанами капусты. Изгородь была особенно красива, потому что в щелях между камнями росли разные цветы и папоротники и только кое-где просвечивали камни.

– Все, что для них надо, чтобы они росли, мама, – говорил Дикон, – это настоящая дружба с ними. Они все равно что «твари». Когда у них жажда – напои их; когда они голодны – дай им корму. Им тоже хочется жить, как и нам. Если бы они умерли, мне показалось бы, что я их убил.

Таким образом миссис Соуэрби узнала обо всем, что происходило в Миссельтуэйте. Сначала ей рассказали только, что «мистер Колин» стал выходить в сад с мисс Мери и что ему это было очень полезно. Но через некоторое время Мери и Колин решили, что мать Дикона тоже можно посвятить в тайну. Они почему-то не сомневались, что ей можно было доверять «по-настоящему».

В один прекрасный вечер Дикон рассказал ей все, включая захватывающие дух подробности о зарытом ключе, о малиновке, о тайне, которую Мери решила никому не открывать, – при этом красивое лицо миссис Соуэрби то краснело, то бледнело.

– А ведь хорошо, что эта маленькая девочка приехала в Миссельтуэйт-Мэнор, – сказала она. – И сама она переменилась, и его спасла. Сам стоял на ногах! А мы-то все думали, что бедняжка полоумный и что у него ни одной прямой кости в теле нет! А как все в доме думают о том, почему он такой веселый и ни на что не жалуется? – спросила она.

– Они не знают, что и подумать, – ответил Дикон. – У него каждый день меняется лицо: оно полнее и не такое острое и уже не похоже на восковое. Но ему иногда надо жаловаться, – добавил он, ухмыляясь.

– Почему такое? – спросила миссис Соуэрби.

– Он это делает, чтобы они не догадались, что случилось. Если бы доктор узнал, что Колин умеет стоять на ногах, он бы написал мистеру Крэвену про это. А Колин приберегает это для себя. Он каждый день будет упражняться и призывать волшебную силу, пока приедет его отец; а тогда он собирается войти к нему в комнату и показать ему, что он совсем прямой, как другие мальчики. Он и Мери думают, что всего лучше будет, если он иногда будет стонать и капризничать, чтобы сбить людей с толку.