Однако какая я неблагодарная! Я едва не забыла поблагодарить вас за посланные мне книги, которые я поняла только благодаря объяснениям одного почтенного прелата здешнего аббатства, хорошо знающего языки. К сожалению, мои умственные силы не позволяют мне вполне овладеть идеей реформации и прийти к какому-либо самостоятельному выводу, хотя я перечитала одно за другим все, что сказано по этому предмету швейцарцами, анабаптистами, разными проповедниками и самим Лютером. Последний произвел на меня более глубокое впечатление, хотя он отвергает существование свободной воли и считает добрые дела необходимыми для спасения нашей души. Чем более я обдумываю мое положение, тем более убеждаюсь в том, что моя воля не участвовала в том, что случилось со мной. В противном случае меня тяготили бы все те злые дела, которые приписывает мне свет. Но как может Лютер нападать на крестовые походы против неверных! Наше прямое призвание отстаивать то, что нам дорого; в этом проявляется наша духовная самодеятельность. Тот, кто не признает борьбы за веру, у того нет веры. Что сказал бы Франциск, если бы кто-нибудь стал доказывать ему бесплодность рыцарской борьбы за веру. То и другое тесно связано между собой; мы упорно отстаиваем убеждения, выработанные с трудом; даже Лютер пережил период сомнений! Поборники народа своими возгласами о равенстве прав и состояний и общности имуществ сначала приводили меня в ужас, а затем, да простит меня Пресвятая Дева, я сама пришла едва ли не к тем же дерзновенным мыслям, когда увидела среди народа людей, богато одаренных, которые по своему уму и сдержанности далеко превосходят многих сеньоров. Но я не решилась идти далее по этому пути, когда услыхала о тех кровавых сценах, которые в настоящее время происходят в Германии. Вследствие этого у меня не хватило также мужества говорить об этом с королем, тем более что я не могла подыскать приличной формы, чтобы выразить то, что я думала. В заключение я позволю себе еще одно замечание. Как можно отвергать заступничество святых? Быть может, слова мои покажутся вам ребячеством, Бюде, но я вижу в этой таинственной связи загробного мира с живущим лучшее утешение любящего сердца. Я уверена, что умру раньше короля, и надеюсь, что благодаря ему буду счастлива и в другом мире, так как он будет думать обо мне и обращаться к моему заступничеству в затруднительных обстоятельствах своей жизни. В этом будет заключаться моя новая духовная жизнь…

Простите меня, Бюде, если я наскучила вам своими рассуждениями, но в чем бы ни состояла сущность нового учения, мы, женщины, на все смотрим со своей точки зрения. Вероятно, в этом заключается причина, почему я признаю справедливым мнение здешнего почтенного прелата, который обвиняет реформацию В восстановлении грубых тенденций и традиций Старого Завета. Все то, что он рассказывал мне об Исааке и Иакове и фанатизме евреев, кажется мне не особенно поучительным и согласным с Евангелием, так что я вполне разделяю его мнение, что распространение Библии в народе может возбудить в нем низкие инстинкты.

Во всяком случае, я желала бы знать об этом и ваше мнение, мой дорогой Бюде. Но прежде всего, разумеется, вы должны сообщить мне то, что вам известно о короле, так как все остальное интересует меня только по отношению к нему. Что же касается того, что вы не хотите иметь образов в ваших церквах, то я положительно восстаю против этого. Можно ли не признавать живописи? Мы видим на картинах все, что есть лучшего в мире. Без искусства нет полного счастья на земле; и только оно дает нам силу и утешение в несчастье…»

Письмо это прибыло в Париж позднее, нежели рассчитывала Франциска, так что 24 февраля, когда она ожидала ответа, письмо еще не было в руках Бюде. Это произошло отчасти по вине Лотрека, который выехал из Тулузы, главного города своего наместничества, в тот самый день, когда Франциска послала ему свое письмо для отсылки в Париж. В это время Лотрек часто ездил за Рону, которая была границей его наместничества, в надежде получить какие-нибудь вести из Италии, так как они становились все реже и сбивчивее. Французское население находилось тогда в крайне возбужденном состоянии, и, как всегда бывает в подобных случаях, не было конца печальным догадкам.

С другой стороны, позднему получению письма графини Шатобриан способствовал приказ правительницы открывать все письма, которые почему-либо покажутся подозрительными. Герцогиня Ангулемская, делая это распоряжение, могла оправдать его возбужденным состоянием парижского населения. Все считали несомненным фактом, что правительница скрывает дурные известия, получаемые ею из войска, между тем как некоторые духовные лица со своей стороны употребляли все усилия, чтобы произвести шумную демонстрацию против еретиков, которым покровительствуют сестра короля и канцлер Бюде, и распространяли слух в народе, будто бы с Рейна готовится вторжение мятежных швабских крестьян.

Таким образом, канцлер Бюде получил письмо Франциски только второго марта вместе с приглашением немедленно явиться к правительнице.

Бюде, прочитав письмо, бросил его на письменный стол и занялся своим туалетом. «Бедная Франциска! – подумал он с грустью. – Ты все еще надеешься на блестящую будущность, между тем как для тебя все кончено и без возврата. Только раз в жизни мы любим от всего сердца, а затем необходимо какое-нибудь внешнее возбуждение, чтобы наша привязанность имела силу и прочность. Нужно, чтобы предмет любви был только наполовину доступен нам, чтобы стоял выше нас по своему общественному положению или представлял собою что-либо необыкновенное по уму или красоте, так как, в противном случае, наша фантазия скоро ослабевает и он теряет для нас всякую прелесть. Какой интерес можешь ты иметь для короля даже в том случае, если он убедился, что его мать оклеветала тебя. Ему не новость исправлять зло и награждать людей. Одно только сопротивление имеет для него известную цену; победа над женщиной доставляет ему только минутное опьянение. Для тебя он уже не существует, несчастная женщина, хотя бы он все еще признавал твою красоту и нравственные достоинства…»

Размышляя, таким образом, почтенный канцлер почти машинально перешел деревянный мост через Сену, выше Луврской башни, так как основанная им коллегия, в которой он жил, находилась на левом берегу и стояла особняком от более населенной и застроенной части города. Отсюда он направился на улицу Сент Оноре, мимо старинной церкви святого Жермена Осерского, и увидел с беспокойством, что всюду стоят группы разговаривающих людей и что многие намеренно отворачиваются от него.

Это обстоятельство еще более усилило дурное расположение духа канцлера. Он не решился идти прямо к правительнице, которая в последнее время не обращала на него никакого внимания, а хотел предварительно переговорить с герцогиней Маргаритой, чтобы расспросить ее о настроении ее матери и узнать о положении дел вообще. Поэтому он искренне обрадовался, когда увидел у входа слугу герцогини Маргариты, который ожидал его, чтобы привести к своей госпоже.

Бедный канцлер и не подозревал, что в это время над ним собиралась гроза и что Флорио, передав ему приглашение явиться к правительнице, спрятался в передней и похитил у него со стола письмо Франциски, прежде чем он успел выйти из дому.

Это письмо уже было в руках правительницы в тот момент, когда канцлер почтительно раскланялся с герцогиней Маргаритой, встретившей его у порога своей приемной комнаты.

– Очень рада, что вы пришли, – сказала она. – Мы в большом горе; до сих пор нет никаких известий из войска; парижане волнуются и шумят, как дети, а правительница, по-видимому, намерена выместить на нас свою досаду.