Шрифт:
Тор-Ми-Осс, или Торманс, как по привычке называли планету люди старших поколений, не имел ещё звездолётов прямого луча. И не в силу своей технической отсталости. Тормансианская ветвь человечества ещё сравнительно недавно вышла из инферно, и на планете было ещё сравнительно мало людей, обладавших достаточной для вождения ЗПА изощрённостью чувств и интуиции. Те же, кто выгодно отличался этими качествами, не были достаточно закалены и тренированы психически, так что их утончённая чувствительность могла в условиях страшного сверхнапряжения пути на грани чудовищных провалов в Антимир обернуться нервным срывом и душевным расстройством. Тормансианскому человечеству, едва сбросившему оковы общественного неустройства, ещё предстоял долгий путь по лезвию бритвы между двух искушений: соблазном чрезмерной приспособленности ко всё ещё грубоватой правде жизни – приспособленности, которая мешает развиться тонким чувствам и глубокому пониманию, – и соблазном незащищённой чувствительности, когда разрыв между мечтой и окружающим миром становится кровоточащей раной, которая не помогает, а мешает высшему творчеству, а на фоне однообразия будней в прежние времена была чревата импульсивной безответственностью.
Как и большинству людей Земли, эти проблемы были совершенно чужды Оа Рцелу и Арисоте, плавно опустившимся на цветочную поляну в пойме широкой реки под густо-синим небом Соноры.
– Слушай, Ари, это те самые растения, которыми интересовались Лэда Виль и биологи?
– Да. То-то меня сюда так тянуло! Лэда перед тем как улететь с базы на «Лоэнгрин» жалела, что не успеет понаблюдать за ними.
– Возьмем образцы или…
– Лучше установим здесь аппаратуру. Наши С ДФ уже близко.
– Хоть какое-то занятие в долгих перерывах между нашей основной работой. Мы здесь часто выступаем в роли лаборантов – не сидеть же без дела, – ответил Ирцельд, – а то почувствуешь себя каким-то… Иванушкой-дурачком.
– Кстати, Иванушка-дурачок, насколько я могу судить, – твой любимый сказочный персонаж, – поддразнил Арисота друга. – И должен возразить: это не хоть какое-то занятие. Здесь скоро понадобятся твои и мои способности. Нужно будет понаблюдать – по просьбе Лэды Виль и биологов, – за биополем этих цветов (приборы недостаточно чувствительны). Но, конечно, после того главного, ради чего мы здесь.
– Но это же почти невозможно! Биополя растений едва поддаются описанию: нет терминологии, даже для того, что нам удастся почувствовать – если вообще что-нибудь удастся.
– Да. Риг Виоль, наверное, не справился бы. Ведь он не очень вещий. Впрочем, все мы не очень вещие в сравнении с такими, как Цоль Вэг и Хонна Кминт.
– У Рига другие заботы. Он сейчас готовится к экспедиции на Плутон.
– На Плутон?! – брови Арисоты чуть приподнялись.
– Да. Что действительно странно для специалиста по структурной лингвистике. Но Бальдр упомянул об этом так, что было ясно: ему не хочется раскрывать деталей. И я не стал расспрашивать.
– А у нас сейчас, как, наверное, сказал бы твой Иванушка-дурачок…
– Такой же мой, как и твой. И заметь, он выходит победителем из любых передряг.
– Согласен. Итак, как сказал бы Иванушка-дурачок, не служба, а службишка. Выбрать хорошее место для будущей базы планетологов на тектоническом разломе. Как это говорит Риг Виоль полу-в-шутку, полу-всерьёз – такое место, чтобы там легко дышалось и пелось. Планетологи уже давно стремятся к этому разлому. Глубокая впадина, вроде Мёртвого моря, но там очень тонкая земная кора, – звездолётчик не придал значения кажущейся языковой неувязке: на Соноре не могло быть земной коры, – магма недалеко от поверхности, какие-то переменные магнитные аномалии… Цоль говорил, что это место вызывает у него неясные опасения.
Арисота закончил установку датчиков и, пройдясь колесом, плюхнулся в траву. Ирцельд любовался игрой красок в речной долине: ярко-оранжевый обрыв левого берега к пойме, диоптазовые луга, бирюзовая гладь воды.
– Думаешь, чтоx сказал бы Бхартрихари?
– Угу. Повторял его шлоку, где нанизаны слова, которые прочитываются и как названия растений, и как названия минералов, а в конце – «…и вся она казалась сделанной из драгоценных камней». – Ирцельд помолчал минуту. – Как мало таких планет! – с лёгкой, но не грустной улыбкой сказал он другу. – Можно ходить без скафандра. Босиком. Дышать без маски. Можно купаться в море. – Ирцельд улегся в траву.
– Только не забывай, – умерил его пыл Арисота, – здесь ничего нельзя есть. Никаких плодов, вообще ничего. Одна из аминокислот, из которых слагаются их белки, смертельно ядовита для нас. А всё равно здесь здорово!!
Лёгкий прохладный ветер колыхал травинки, сквозь их изумрудную и хризопразовую сеть были видны вдали жемчужные кучевые облака, едва заметно оттенённые розоватыми бликами от скал над свежим тектоническим разломом. Ярко-оранжевый крупный песок с золотыми блестками породы, напоминающей земной халькопирит, прорезывала хрустальная струйка воды, бегущей из родника в нескольких шагах от путешественников. Порыв ветра наклонил упругий стебель цветка, и его лепестки соприкоснулись с веками Ирцельда.
– Par les soirs bleus d’'et'e j’irai dans les centiers, Picot'e par les bl^es, fouler l’herbe menue, —принялся он цитировать древнего поэта.
– R^eveur, j’en sentirai la fraicheur a mes pieds, —подхватил Арисота, —
Je laisserai le vent baigner ma t^ete nue. [9]– Слушай, Ирцельд, – вдруг перебил он сам себя, – твоё необычное имя…
9
Перевод И. Анненского: «Один из голубых и мягких вечеров… / Стебли колючие и нежный шёлк тропинки, / И свежесть ранняя на бархате ковров, / И ночи первые на волосах росинки». Перевод Б. Лившица: «В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, / Ступая по траве подошвою босою. / Лицо исколют мне колосья спелой ржи, / И придорожный куст обдаст меня росою». Перевод В. Мякушевича: «Направлюсь вечером я прямо в синеву; / Колосья соблазнят мечтателя щекоткой; / Коснётся ветер щек, и я примну траву, / Беспечно странствуя стремительной походкой». – А. Рембо (фр.)