– Конечно, согласен, – ответил Хиггинс. – Можете располагать мной, как вам заблагорассудится, но предупреждаю – я запрошу много.

Прайс не обратил никакого внимания на эти слова. Он продолжал:

– Я решил, что наступило время, когда вам следует приступить к выполнению ваших обязанностей. Работы, которые велись вами в моей лаборатории, вы продолжите в другом месте… Но не они сейчас главное для меня… Вам придется забрать с собой семью и исчезнуть. Вы нужны мне там… – старик махнул рукой.

Хиггинс с готовностью поклонился.

– Вы нужны мне. Но наша сделка может и не состояться…

– Почему же? – испугался профессор.

– Прежде чем я вам доверю дело, для которого вы мне нужны, я хочу знать, являетесь ли вы моим единомышленником. «Опять! – подумал Гейм, – старый прием». Но ученый ничего еще не понимал.

– Я всегда был уверен, что… – начал он, однако Прайс нетерпеливо прервал его.

– Вы всегда были уверены, что я сплю и вижу очередную потасовку с Советами и их друзьями, не так ли? – ехидно спросил он.

– Да, – откровенно признался Хиггинс.

– А я не хочу, слышите, не хочу этой потасовки! Не хочу, чтобы возникла новая война.

– Для чего же, в таком случае, я нужен вам? – спросил Хиггинс.

– Для того чтобы помочь мне подготовиться к новой войне с коммунизмом.

Тщетно пытался Хиггинс сообразить, что же от него требуется.

– Вам придется понять меня, Ваневар Хиггинс, – жестко сказал Прайс. – Уже лет десять вы возглавляете различные комиссии конгресса, заседаете в комитетах, и всем известно, что ни в патриотизме, ни в знании атомной физики вы не уступите никому из ваших коллег.

Гейм старался угадать, куда метит старик.

– Однако, – продолжал Прайс, – если вы хотите подписать вот этот контракт… – он вынул из ящика письменного стола документ и показал его профессору, – то вам придется подняться на несколько голов выше и ваших коллег и наших генералов из военного министерства. Это – обязательное условие! Я хочу, чтобы вы стали дальновиднее стратегов из генштаба. Я хочу, чтобы, помогая мне, вы отдавали себе отчет в том, что иного выхода, кроме указанного мной, у нас с вами нет. Если вы, Хиггинс, согласитесь со мной, согласитесь разумом и сердцем, я разрешу вам подписать контракт, и этим самым вы впишите свое имя в историю цивилизации!

Боб Финчи порывисто сжал руку Гейма.

– Сегодня я пригласил вас сюда для того, – говорил Прайс, – чтобы окончательно решить вопрос – можно ли доверить вам важное дело, связанное с абсолютной тайной. Вам, конечно, известно, что у меня твердая репутация делового человека, далекого от политики?

– О да! – Хиггинс произнес это таким проникновенным тоном, что Прайс с любопытством посмотрел на него: он не любил излишнего подобострастия, оно всегда опасно для истинно деловых людей.

– Ну, так постарайтесь, чтобы на эту мою репутацию не легла тень, – резко сказал он. – Я сегодня даже Скаддера отослал… Мы с вами здесь совершенно одни, Хиггинс… Приступим же к делу. Прежде всего мы с вами должны разобраться в планах нашего военного командования, – с этими словами Прайс быстро подошел к сейфу и вынул из него какие-то бумаги. – Вот точные копии тех документов, которые нам с вами надлежит сейчас рассмотреть, – и он положил бумаги на стол. – Их достаточно для того, чтобы заставить рассмеяться даже кошку. – Старик презрительно фыркнул.

– Война следует за войной, и все-таки люди так и не научились воевать по-настоящему, – заговорил он после короткой паузы, – и эти планы убедительное тому доказательство. Вот первый план, составленный вскоре после окончания прошлой войны в Европе. Тогда наши стратеги из Вашингтона мечтали о молниеносной войне против Советского Союза и их приятелей в Восточной Европе. Атомный блиц! Он казался таким легким и привлекательным… Через несколько лет от этой химеры пришлось отказаться и прийти к выводу, что хотим мы того или не хотим, но война, если мы ее начнем, будет затяжная. Почему же нашим стратегам пришлось отказаться от плана молниеносной атомной войны?

Прайс остановился и, внимательно посмотрев на собеседника, с прежней страстью продолжал:

– Да потому, что он оказался совершенно нереальным. Что в первую очередь имело бы значение для успеха такого рода войны? Ну, прежде всего подрыв морального состояния народа, против которого будет применено ядерное оружие. Нам удалось поднять большой шум вокруг атомной бомбы, обыватели склонны иногда приписывать ей такую мощь и эффективность, которыми она не обладает. У нас любят ссылаться на Японию: она-де капитулировала после того, как мы сбросили две бомбы. Однако это самообман, с очевидностью которого нашим военным пришлось, наконец, согласиться: Япония все равно капитулировала бы, она была разгромлена нами на море и на суше русскими раньше, чем Трумэн принял решение сбросить атомные бомбы.

Говорят, что именно в результате действия наших атомных бомб нам удалось ввести в Японию свои войска и помешать сделать то же самое русским. С моей точки зрения, выгода оккупации Японии ничтожна по сравнению с тем вредом, который нам причинило рассекречивание Трумэном атомной бомбы. Но я немного отвлекся…

Итак, единственный вывод, который должен быть сделан из нашего опыта с Японией, тот, что атомная бомба представляет собой эффективное оружие, позволяющее убедить, – я подчеркиваю это, Хиггине, – убедить уже разбитого врага в том, что дальнейшее его сопротивление безнадежно. И только!