– Да, разумеется, огромная разница. Но Гитлер говорил нам то же самое. Все они так говорят… Русские еще никогда не нападали на нас… А если война начнется, по-моему, нас определенно разгромят. Нет, не сражаясь, мы будем в лучшем положении, в таком случае боевые действия будут вестись во Франции, если только и у французов не хватит ума отказаться от драки.

Прайс побагровел.

В разговор вступил второй немец с открытым лицом человека, не привыкшего вилять.

– Разве мы можем победить русских? Гитлер пробовал – не вышло, а ведь у него было почти триста дивизий. А сколько можем иметь мы? Тридцать? Некоторые американцы утверждают, что русские немногого стоят… Разрешите мне сказать вам: и я, и многие мои друзья считаем русских самыми стойкими солдатами из всех тех, с которыми нам приходилось сражаться. Что касается лично меня, то я предпочел бы сражаться с американцем, а не с русским. Я считаю, что нет никакого смысла заставлять германскую армию снова воевать с русскими – мы наверняка опять потерпим поражение.

Прайс хотел что-то возразить, но первый солдат остановил ею:

– Вы обещаете помочь нам авиацией… Но как сможете вы атаковать русских, не атакуя в то же самое время нас? В прошлую войну вы бомбили союзную вам Францию, а на этот раз хотите бомбить нас.

Прайс возразил:

– Войны здесь не будет…

Второй немец хмуро заметил:

– Немцы на востоке, за Эльбой, тоже умеют драться… Им чертовски нравится жить по-ново в своей республике…

Прайс пытался выйти из тяжелого положения:

– Война может возникнуть только в случае вторжения сюда русских или их подручных.

– Тогда ее никогда не будет.

Медленно отпивая из кружки пиво, бывший пленный сказал:

– Если нет достаточно крупных сухопутных сил, пехоты, которая в случае чего могла бы не пустить сюда русских, то ваша авиация принесет нам больше вреда, чем пользы. По-моему, им, – он сделал неопределенный жест, – следовало бы договориться с Пиком. Немцы сами должны решать свои дела, чтобы не допустить взаимного истребления. Если наши не согласятся сесть за один стол с Пиком, это к добру не приведет: народ перестанет верить, что правительство хочет мирного урегулирования с Востоком. А если оно хочет этого, то почему же отказывается вести переговоры с восточными немцами?

– Это сложные вопросы, – деликатно заметил Лайт. У стола остановился направляющийся к выходу парень в потрепанном костюме.

– А за что мы будем сражаться? – развязно вмешался он. – За двести марок в месяц? Мы знаем, воевать с русскими тяжело – для них любые условия хороши, они не боятся ни грязи, ни морозов… Черт возьми, я пошел бы к вам, в американскую армию, говорят, вы хорошо платите тем, кто умеет убивать красных… Но идти в нашу армию, благодарю – я лично не хочу быть под палкой прусских фельдфебелей. А вообще-то драка есть драка, но пока у вас нет сильной армии, вам все-таки лучше не затевать потасовку и не агитировать нас.

Парень ушел, насвистывая модный мотив.

– Такой будет служить, – деловито бросил Прайс. Бывший пленный с неожиданной насмешкой произнес:

– У нас немногие согласились бы служить в армии добровольно, немногие… И заметьте, господа, это как раз самые худшие элементы: бездельники, нацисты и беженцы с Востока, которые хотели бы начать войну, чтобы получить обратно свои земли там – в Силезии и Пруссии. Потом они опять потянули бы нас за собой дальше, им было бы мало границы на Висле, они снова кричали бы об Урале и Волге. – Он с гневом махнул рукой: – Нам нужен нейтралитет! – Он повторил это слово несколько раз. Вокруг раздались одобрительные возгласы.

Прайс побагровел:

– Усилия коммунистов приносят плоды, – и в сопровождении Лайта направился к выходу. – Либо они не видят советской опасности, либо не хотят ее видеть, – усаживаясь в автомобиль, растерянно пробормотал он.

Лайт еле заметно усмехнулся.

– К Функу, – приказал Прайс.

До отъезда на маневры в Пфальц осталось несколько дней.

Генерала Тарханова и полковника Соколова не могло не удивить то обстоятельство, что после покушения на капитана Пчелина и исчезновения «Михаила Ивановича» внимание Аллы Цветковой и ее тетки к инженеру Горелову не только не ослабло, а, наоборот, явно возросло: они часто звонили ему по телефону и заставляли все свободное от работы время проводить у них на даче. Создавалось впечатление, что помощники Силина идут ва-банк, спешат «закруглить» операцию с интересующим их инженером. Это не могло не навести на размышления. Элементарная логика, казалось бы, требовала от шпионов, потерявших связь с шефом, прекратить на время работу, затаиться, выждать. Однако этого не случилось. Возникал вопрос: кто и каким образом приказал им форсировать дело с Гореловым? Люди из группы капитана Пчелина, ведущие наблюдение за дачей, категорически утверждали, что ее обитатели сиднем сидят дома, в Москву не ездят, ни у кого не бывают, их никто не навещает, телефона у них нет.

– Так ли? – усомнился полковник Соколов. – Связь имеется, и ее надо обнаружить. Есть ниточка от шпионок-домоседок к шпиону Силину, или как его там, а от него к человеку, засланному к нам Харвудом.

О том, что на территорию Советского Союза заброшен новый лазутчик Харвуда, теперь было известно доподлинно: подлодке, доставившей Чуму к Черноморску, не удалось благополучно удрать в нейтральные воды. Был обнаружен целлофановый мешок, в котором находились одежда и личные вещи шпиона, с письменным указанием адреса, по которому их следовало переслать.

Итак, во что бы то ни стало необходимо нащупать ниточку, которая каким-то образом связывает Аллу Пветкову с теми, кто ею руководит.

И как всегда в подобных случаях, Соколову не давала покоя мысль о судьбе советского человека – Павла Горелова. Понимает ли тот, что вот сейчас он на линии фронта, где решается и вопрос государственной важности, и судьба его самого, и счастье его семьи, детей? Борется ли он или уже сдался? А может, он настолько увлечен молодой красивой женщиной, что не замечает еще опасности? Но если так, то настанет момент, когда он все поймет и должен будет принять решение: кем же он тогда окажется – советским человеком или предателем?