Ну что ж, поехали так поехали. Машина начала взлет. Она катится по грунтовой полосе, постепенно набирая скорость. Нужно своевременно поднять хвост (придать ему взлетное положение), выдержать направление разбега, удержать нужный угол для получения максимальной подъемной силы, обеспечивающей отрыв машины от земли. Нужно еще многое сделать и многое увидеть, чтобы взлететь, а видны пока только два огонька на краю аэродрома, а дальше — кромешная мгла. Я знаю, что там, за огоньками, лес, который нужно перетянуть. А самолет еще не имеет достаточной скорости, он висит на моторах, покачивается с крыла на крыло. Лес не виден, но я его чувствую — вот тут, под нами. Глаза — на приборах, слежу за каждым малейшим отклонением стрелок и немедленно реагирую.

Экипаж молчит. Все знают, какое сверхчеловеческое напряжение сейчас у летчика, и его не нужно отвлекать. Он взлетает, на него вся надежда.

Под самолетом — свист, потом — два глухих толчка. Это убралось шасси. Теперь скорость нарастает быстрее. И стрелка вариометра — прибора для измерения вертикальной скорости набора высоты или снижения — оживает: высота все больше и больше. Наконец набрали первые двадцать пять метров. Теперь можно сбавить обороты двигателей. Они молодцы — хорошо поработали. Пусть отдохнут. Им еще крутить и крутить тяжелые воздушные винты. От них зависит все. Их нужно беречь, как живой организм.

В наушниках слышны облегченные вздохи. Это экипаж снимает с себя напряжение. Хотя пока что и работал один летчик, но все дышали как бы одной грудью. И теперь вот облегченно вздохнули. Еще не воевали, враг далеко, по самолету не стреляют, но при таком вот минимуме минимума погоды уже сколько израсходовано энергии, хотя и выполнен всего один, казалось бы, безобидный элемент — взлет.

Время рассчитано так, чтобы линию фронта пройти в темноте, а к цели подойти с рассветом. Не поймешь, где и летим — в небе или болото месим. Жижа за бортом постепенно из черной, непроницаемой превращается в грязно-серую. Теперь видно, что мы идем в рваных, грязных дождевых облаках.

— Саша, снижайся под облака, нужно восстановить детальную ориентировку, — просит штурман.

Переходим на бреющий полет, маскируемся в складках местности, чтобы подойти к цели незамеченными. Летим вдоль железнодорожного полотна. На одном участке Васильев, забыв о скрытности, выпустил длинную очередь из своего бортового оружия по эшелону с цистернами. Я хотел было прикрикнуть на стрелка, но и сам увлекся. Попадание было точным, цистерны горели хорошо. И это подействовало успокаивающе. Подняло дух. Врезали фашистам! Можно было еще обстрелять попадавшиеся на маршруте эшелоны, но мы вовремя опомнились и все свои силы и внимание сосредоточили на выполнении предстоящей главной задачи.

А за бортом — почти полный рассвет. Наверное, при такой погоде светлее и не будет. Здесь, как и дома, низкие рваные облака и мелкий противный дождь.

— Погода как по заказу, — говорит Куликов.

— Это хорошо. Не ждут нас фашисты, — отвечаю. Для внезапности — хорошо, но видимость ограниченная. Чтобы выйти точно на цель, держимся железной дороги, да так низко, что временами, кажется, и телеграфные столбы выше нашего полета. До цели считанные минуты, а может быть, и секунды — смотреть на часы нет времени.

— Внимание, подходим! Подходим к цели, — говорит штурман.

Теперь его, штурмана-бомбардира черед, он ведет прицеливание, от него зависит все, и мы в его распоряжении. Я пилотирую самолет с особой точностью, выдерживаю скорость, высоту, делаю повороты, понимая команды штурмана с полуслова Все стараются помочь ему, как помогали летчику на взлете.

Еще мгновение, и я вижу фермы железнодорожного моста. Они на нашей высоте. Голос штурмана:

— Чуть вы...

И я знаю, что он сказал. Самолет повинуется моим рукам, набирает несколько метров высоты»и опять замирает в нужном режиме.

— Чуть пра...

И опять выполнено. Самолет довернул вправо.

— Так держи, держи, хорошо, так, так. — И долгожданное: — Пошли!

Этого можно и не говорить. Самолет, освободившись от груза, сам рвется вверх. У нас, авиаторов, говорят — пухнет. Делается легким, проворным.

Мы сбросили бомбы точно в цель. Я уж и не говорю, что творилось в эти секунды в небе! По нашему самолету выпущены тысячи пуль и сотни снарядов. У нас не было времени на противозенитное маневрирование. Мы шли напролом. И вот бомбы сброшены, до взрыва еще 27 секунд (взрыватели именно с таким замедлением), и вдруг перед глазами — смерть! Прямо по курсу — строение. Никто из членов экипажа не успел и слова сказать, я и после не мог осмыслить, что произошло, а бомбардировщик в глубоком крене с резким набором высоты уже перепрыгнул через неминуемую смерть.

Долго летели молча. Тишину нарушил радист:

— Командир, что доложить на землю? — обратился он.

— Серега, как ты думаешь, попали бомбы в мост? — спросил я у Куликова.

— Не знаю, Саша, прицелился хорошо, надежда на крюки.

На наших бомбах имелись специальные крюки на тросах, которыми они должны были зацепиться за фермы моста. Теперь все зависело от них — сработали ли они?

— Доложи — задание выполнено, — распорядился я. Весь дальнейший разговор в экипаже был об одном и том же: мы не могли себе представить, каким чудом перемахнули через ту злополучную водонапорную башню — после рассмотрели ее. Я тоже недоумевал, как мои руки и ноги сделали нужные движения, заставившие бомбардировщик с неприсущей ему прытью сделать чудо, посильное лишь хорошему маневренному истребителю. Но факт остается фактом. Самолет не врезался, и мы целы. Ну а как мост? Он был-таки значительно поврежден.