Много рыб встречалось на пути. Павлик безошибочно называл их, вызывая одобрительное бормотание океанографа.

Через четверть часа ходьбы Павлик вдруг споткнулся, нагнулся и вытащил что-то из ила.

— А вот это что такое? — спросил он, протягивая Шелавину свою находку.

В его руках был грубый, примитивной работы, но совершенно ясно оформленный кривой нож с каким-то обрубком вместо рукоятки и тускло поблескивающим черным лезвием. Едва взглянув на него, Шелавин удивленно воскликнул:

— Обсидиановый нож! Нож из чистого вулканического стекла! А дело становится исключительно интересным! Абсолютно!.. Давай, Павлик, еще покопаемся тут.

Через минуту Шелавин с торжеством вытащил из ила еще одну находку.

— Так и есть! — обрадованно сказал он, рассматривая ее. — Обсидиановый наконечник копья… Замечательно! Абсолютно!.. Копай, копай, Павлик!

Больше, однако, они ничего не нашли.

Отдохнув немного, они пошли дальше. Шелавин потерял на время свою обычную словоохотливость и долго шел молча, погруженный в задумчивость, лишь изредка напоминая Павлику:

— Смотри под ноги. Хорошенько смотри! Не пропусти чего-нибудь.

И снова шел вперед, опустив голову, молчаливый и задумчивый, изредка бормоча что-то неразборчивое и натыкаясь на скалы. Через полчаса Шелавин внезапно остановился перед большой плоской скалой. Подняв глаза, он на мгновение замер и потом с восторгом закричал:

— Лодка! Туземное каноэ!..

С неожиданной ловкостью и быстротой он вскочил на скалу. Перед ним, как на пьедестале из базальта, почти до борта засыпанное илом, лежало длинное суденышко с характерно изогнутым носом, украшенным замысловатой, фантастической резьбой.

— Сюда, Павлик! — нетерпеливо закричал Шелавин. — За лопатку! Расчищай!

Окруженные тучей ила, они лихорадочно работали около четверти часа, и, когда ил осел, а вода получила свою обычную прозрачность, перед ними оказалась туземная пирога с проломленным дном и нагруженная остатками прогнивших рыболовных сетей. Копаясь в этой куче, то Шелавин, то Павлик с радостными криками вытаскивали все новые и новые находки: человеческий череп, деревянные статуэтки с человеческими или птичьими головами, рыболовные костяные крючки, какие-то деревянные красноватые дощечки длиной от одного до двух метров, покрытые густой вязью непонятных значков.

Первая же дощечка, попавшая в руки Шелавину, произвела на него потрясающее впечатление. Уткнувшись в нее почти вплотную шлемом, с безумными, едва не вылезающими из орбит глазами, он вглядывался несколько мгновений в длинные ряды этих значков, потом вдруг, приплясывая на месте, закричал:

— Кохау!.. Козау ронго-ронго… Это они! Это они! Кохау ронго-ронго рапануйцев!..

Остолбеневший от изумления Павлик с раскрытым ртом смотрел на эту картину, напоминавшую пляску первобытных дикарей с какими-то непонятными заклинаниями.

— Понимаете ли вы, молодой человек, что это значит, позвольте вас спросить? Нет-нет! Вы не понимаете, что это значит!.. Это… это…

— А что же это, в самом деле, значит? — спросил пришедший в себя Павлик.

Но Шелавин вдруг замолчал, сосредоточенно задумался, потом пробормотал:

— Что это значит? Гм, гм… Подождем немного. Надо убедиться. Надо проверить. Мы еще встретим… Я уверен, что встретим аху и… и… Пойдем! Скорее идем дальше!.. Складывай все в лодку! На обратном пути захватим.

Шелавин почти бежал впереди, а Павлик едва поспевал за ним. Так они прошли еще около получаса, и, когда Павлик почувствовал наконец, что выбивается из сил, Шелавин вдруг остановился.

Перед ними, стеной метра в два вышины, тянулась поперек склона, метров на пятьдесят-шестьдесят в длину, сложенная из огромных плит терраса. Но ни Шелавин, ни Павлик не смотрели на нее. В полном молчании, словно зачарованные, закинув головы, они не сводили глаз с нескольких гигантских статуй, безмолвно, в мрачном и грозном спокойствии возвышавшихся над террасой на пятнадцать-двадцать метров. В лучах фонарей были видны их странные головы, украшенные, словно каменными тюрбанами, огромными, двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад узкие лбы, длинные вогнутые носы, глубокие пустые и черные глазницы, тонкие, строго сжатые губы и острые подбородки производили незабываемое впечатление внутренней силой своего сверхчеловеческого облика.

Они стояли на удлиненных торсах, без ног, с едва намеченными под грудью руками, — примитивные и мощные, безмолвные и грозные, — и пристально глядели вперед, в безмерные пространства океана, через головы пигмеев, внезапно появившихся оттуда. Между этими стоящим словно на страже гигантами валялись многочисленные, повергнутые уже океаном фигуры с отлетевшими в стороны огромными цилиндрами, некогда украшавшими их головы.

— Рапа-Нуи…[4] — бормотал океанограф. — Рапа-Нуи. Древний Вайгу… Значит правда: его затопил океан… Смотри, Павлик! Смотри! Запомни это навсегда…