Заполучив золото, Дутов со своим войском тут же исчез. Перед моим поездом путь был свободен. До Тюмени мы доехали без приключений. Я все время думал о доверенных мне сокровищах. На вокзале верный Кознов со своими людьми заняли пост у заветных вагонов, я же отправился на набережную. Ледоход еще не кончился, но льдины стали меньше и тоньше.

У берега выстроились какие-то конторские помещения и здоровенный склад. Возле двери висела медная табличка, гласившая, что здания принадлежат Западно-Сибирской пароходной компании. Я постучал, но дверь была закрыта. Скорее всего служащие в зимний период лежат в берлоге и сосут лапу, подумал я. Но ведь зима-то на исходе. Я отправился на поиски кого-нибудь из начальства.

Управляющего мне удалось найти без особого труда – он жил неподалеку. Вид у него был довольно растерянный, ибо за зиму весь мир переменился. В октябре, когда река встала, страной все еще правило Временное правительство, а компанией руководили владельцы, жившие далеко отсюда, в Лондоне и Осло, но тем не менее вполне реальные. Теперь же всем заправляли местные большевики, которые объявили, что имущество компании принадлежит народу. Приближался новый сезон, а инструкций и указаний управляющему получить было неоткуда.

– Вон тот пароход готов к навигации? – спросил я.

– Конечно. В топках всю зиму поддерживался, огонь.

– Как скоро может он отправиться в плавание?

– Почему вас это интересует, гражданин?

– Не просто гражданин, а комиссар Яковлев, – заявил я и показал мандат.

Управляющий чуть не поперхнулся.

– Я собираюсь реквизировать этот пароход для плавания в Тобольск.

– Конечно-конечно. Он будет готов к отплытию через три часа.

– Хорошо. Кроме того, мне понадобятся лошади и повозки.

Поразительно, но все это удалось исполнить без каких-либо осложнений. Дело в том, что екатеринбуржцы ушли из города, и Тюмень вновь стала тихим заштатным городком. Довольно быстро нашлись и лошади и телеги, из чего я сделал вывод, что у руководства пароходной компании давние и хорошо налаженные связи с местным извозом. Операция была проведена быстро и аккуратно. Я лично стоял у вагонов с сокровищами, следя, чтобы ничего не похитили. Странная вещь, но возчики, в жизни не видавшие таких заманчивых сундуков и ящиков, почему-то не проявляли ни малейшего любопытства к их содержимому. Они были апатичными и работящими – совсем такими же, как их лошади.

К середине дня все было погружено на пароход «Русь», и можно было отправляться в путь. Капитан корабля – его звали Мелюк – встал к штурвалу, а люди Кознова вовсю трудились в кочегарном отделении, поддерживая пары.

Вскоре мы отплыли. Плавание на пароходе «Русь» было тихим и мирным. Тюмень – совсем небольшой городишко, да и Тобольск тоже. Между ними нет никаких крупных селений – лишь деревеньки, разбросанные по берегам. Пароход плыл вниз по течению, расталкивая льдины. Пашни на берегах уже зеленели первыми всходами.

Помню, как капитан Мелюк показал на какое-то прибрежное село и сказал:

– Это село Покровское, комиссар.

По его тону я понял, что это село какое-то особенное.

– Покровское? – переспросил я. – А-а, это то самое...

– Да-да, – кивнул он. – Тут родился Распутин. В прошлом году император и императрица плавали сюда на моем пароходе. – Капитан тут же поправился: – Извините, гражданин комиссар, я хочу сказать, бывший император и бывшая императрица.

– Ну-ка, расскажите мне об этом.

– Я показал бывшей царице, где находится Покровское. Она заплакала, опустилась на колени прямо на палубе и долго молилась.

– А его вы знали?

– Он тоже плавал на моем пароходе. Я с ним даже разговаривал. – Мелюк передернулся. – Жуткий человек. Такие глазищи!

Он долго рассказывал мне всякие байки про Распутина, разные истории про пароход, про местные новости, а «Русь» тем временем плыла на север. На следующий день мы прибыли к слиянию с Иртышом, где стоял город Тобольск. С капитанского мостика я издали увидел губернаторский дом. В бинокль было видно, что на балконе стоят какие-то люди. Я смотрел на дом с чувством глубокой вины.

Пришло время сделать ужасное признание. Помните, я писал, что путешествие на пароходе было тихим и мирным? Так вот, это относится лишь к первой его половине. Ночь я провел в каюте на той самой кровати, которую, если верить капитану, в прошлом году занимал император. Это известие лишило меня сна. Я лежал и думал о событиях последних дней, а также о будущем. Под плеск воды и потрескивание льдин я думал о своем короле, который и отправил меня со столь таинственной миссией. Его величество хотел во что бы то ни стало спасти царскую семью. И я понял, что мой долг – выполнить волю моего государя. Чего бы это ни стоило. А для этого нужны были деньги.

Вы уже догадались, какого рода мысли меня одолевали. Итак, глубокой ночью я спустился в трюм, где были сложены все сокровища Романовых, и отобрал самые ценные и небольшие по размеру вещи, которые будет легко обменять на деньги. Я собрал довольно много драгоценных камней, брошек, сережек и прочего. Не имею ни малейшего представления, сколько все это стоило, но наверняка немало. Я знаю, что совершил непростительный проступок. Но в те минуты, когда я шарил по сундукам, мне казалось, что я поступаю правильно. Кто знает, скольких чиновников мне придется подкупить, сколько средств придется истратить ради спасения царя. Будет глупо, если дело провалится из-за недостатка средств.

Вот так я стал вором в ночи. Когда на следующий день «Русь» стала на причал у пристани Западно-Сибирской пароходной компании в Тобольске, я отправился на встречу с младшими Романовыми. Мои карманы отяжелели от похищенных драгоценностей.

У ворот губернаторского дома я напустил на себя властный вид и потребовал вызвать ко мне полковника Кобылинского. Он тут же явился, почему-то оглядываясь через плечо, и без единого слова отвел меня в свой кабинет. Лишь оказавшись за запертой дверью, Кобылинский спросил:

– Что с царем?

– А вы не знаете?

– Мы ничего тут не знаем.

Я коротко рассказал Кобылинскому о положении, в котором оказались Николай, Александра и их дочь.

– Можно что-нибудь сделать?

– Пытаюсь. Ситуация очень сложная.

– Вы собираетесь забрать остальных? – с тревогой спросил Кобылинский. – Они очень хотят воссоединиться с родителями. Но мне страшно отправлять их в Екатеринбург... Не нравится мне вся эта история.

– Нет, туда я их не повезу. Но я должен с ними поговорить.

Полковник кивнул:

– Только постарайтесь не напугать их.

Я изо всех сил изображал уверенность и жизнерадостность, хотя в глубине души испытывал горечь и печаль – разговор с великими княжнами и юным Алексеем оказался не из легких. По их глазам я видел, что они считают меня виновником всех своих бед, однако хорошее воспитание не позволяло им обвинять меня в открытую. Младшие Романовы сидели и внимательно слушали меня, наблюдая за каждым моим жестом, за выражением моего лица.

Когда я закончил, они стали задавать мне вопросы, причем так вежливо и осторожно, что сердце у меня сжалось от боли. Как папа? Как мама? Здорова ли Мэри? Я отвечал как мог, но вряд ли мои рассказы их удовлетворили.

Лидером явно была Татьяна, худенькая девушка лет двадцати, впрочем, не самая старшая из сестер. Она молча выслушала меня, а потом заявила следующее:

– Комиссар Яковлев, мы единодушно решили: если наши родители и сестра находятся в заточении, мы должны быть рядом с ними. Отвезите нас, пожалуйста, в Екатеринбург.

Мне не хотелось рассказывать им о том, что я тоже был арестован, а затем выслан из города, – боялся, что это лишь встревожит их еще больше. Однако теперь пришлось раскрыть карты.

– Это невозможно, – сказал я и объяснил почему.

– Кто же тогда главный? – спросила Татьяна. – Мы считали, что вы представляете здесь высшую большевистскую власть. К тому же вы гарантировали всем нам безопасность.

– Я сообщил о произошедшем в Москву по телеграфу. Уверен, что в Екатеринбурге скоро будет восстановлен порядок.

Я старался говорить как можно увереннее, и самые младшие, возможно, мне поверили, но не Татьяна.

– Вы действительно прибыли сюда по приказу Ленина и Свердлова? – в упор спросила она. – Это правда?

– Абсолютная правда.

– Но ведь они сейчас – настоящие хозяева России. Как же могут местные власти своевольничать?

Я ответил ей искренне:

– Скорее всего виной всему расстояние, плохая связь и, возможно, соперничество.

– Я думаю, все это какой-то трюк! – заявила Татьяна. – Комиссар, если вы не полномочны решать, к кому мы должны обратиться?

– Я передам ваше послание в Москву. Больше я ничего сделать не могу. А теперь я должен поговорить наедине с вашим братом.

– Зачем?

– Я должен передать ему подарок и послание.

Татьяна недоверчиво взглянула на меня, но помешать не могла. Девушки вышли из комнаты, и я остался наедине с Алексеем. Царевич весело улыбнулся мне.

– Татьяна такая пессимистичная, – сказал он. – А я уверен, что скоро мы снова будем вместе. – Его улыбка стала еще жизнерадостнее: – Вы сказали, что у вас для меня подарок и послание. От кого? От папы?

Я достал сапфировое распятие и показал его царевичу.

– Ну, распятие, разумеется, от мамы, – уверенно кивнул он. – Так ведь?

– Не совсем. Распятие, как и послание, от вашего отца. Он сказал мне, что оставил у вас некий документ...

Мальчик нахмурился, а я заставил себя улыбнуться:

– Он передумал. Как вы помните, император велел вам хранить документ у себя вплоть до воссоединения семьи. Я знаю, он сам мне об этом сказал. Вы должны были сохранять полнейшую тайну и никому этот документ не отдавать. Но теперь он хочет, чтобы бумага оказалась у меня.

– Нет, – упрямо сжал губы Алексей. – Папа сказал, что бумагу никому отдавать нельзя.

– Я знаю это, я же вам сам это только что сказал. Алексей, для того он и дал мне это распятие, чтобы вы поняли – мне можно доверять. Вы ведь узнаете это распятие, не правда ли?

Мальчик был в смятении. Как же я ненавидел себя за то, что вынужден ему лгать. И тем не менее документ нужно было заполучить во что бы то ни стало – лишь это могло спасти жизнь Романовым. Чуть не плача царевич повторил:

– Но он ведь сам мне сказал. Я дал ему честное слово!

Я мягко спросил:

– Алексей, разве вы мне сказали хоть слово о документе?

Он покачал головой:

– Конечно нет.

– А еще кому-нибудь сказали? Например, вашим сестрам?

– Нет.

– Значит, об этом секрете знают только два человека – вы и ваш отец.

– Да.

– Откуда же я об этом могу знать?

Мальчик захлопал глазами.

– Мне могли сказать об этом только два человека: или вы, или ваш отец, правильно? Вы мне не говорили, значит, я знаю об этом от вашего папы. А распятие должно подтвердить вам, что я не лгу.

Морщины на лбу мальчика исчезли. Он протянул руку, я передал ему распятие.

– Ну как, вы его узнаете? – спросил я.

Алексей поднялся и вежливо сказал:

– Я сейчас принесу вам документ, комиссар.

Когда бумага оказалась у меня в кармане, я разыскал Кобылинского и рассказал ему о содержимом трюма парохода «Русь». Обсудив ситуацию, мы решили, что я, как полномочный представитель Центрального Исполнительного Комитета, напишу приказ капитану корабля и тобольскому управляющему пароходной компании и передам корабль в ведение Кобылинского. Полковника очень беспокоил его статус. Он и в самом деле находился в довольно двусмысленном положении. Власть в стране принадлежала большевикам, а Кобылинский был офицером старого режима, к тому же безнадежно скомпрометированным связью с монархом. Рано или поздно, Кобылинского ждала расплата. Он очень хорошо понимал это и с нетерпением ждал наступления белых армий. В Тобольске полковнику приходилось туго. Часть охраны из Омска и Екатеринбурга все еще оставалась в губернаторском особняке. Формально они подчинялись полковнику, но на самом деле его никто не слушал. Оценив ситуацию, я решил, что мне нужно побыстрее отсюда убираться.

В путь я отправился верхом. «Русь» должна была остаться в Тобольске, путешествие на санях из-за таяния снегов стало невозможным, и кроме как на лошади покинуть город было нельзя.

Как вскоре выяснилось, это решение было опрометчивым, и мне пришлось дорого за него заплатить. Однако первые две или три мили я проскакал очень резво. Заветный документ, доверчиво переданный мне Алексеем, буквально прожигал дыру у меня в кармане. Я знал, как жаждут заполучить эту бумагу Ленин, Захаров и еще чуть ли не половина мира. Я уже давно, еще с первой беседы с Лениным, догадывался о содержании документа. Однако пришло время ознакомиться с ним вплотную. Поэтому я натянул поводья и в меркнущем свете дня достал из кармана пакет. Взломав печать, я первым делом проверил, действительно ли бумага подписана царем. Да, внизу стояла подпись «Николай Романов». Бумагу заверил полковник Кобылинский. Поначалу этот факт меня немало удивил, но потом я сообразил, что текст написан по-английски, а этого языка Кобылинский не знает.

Лишь затем я прочитал документ. Мои глаза скользили по машинописным строчкам, и я отказывался им верить. Сухим, юридическим языком здесь было изложено такое, чего я и не ожидал. Мои предположения оказались довольно далеки от реальности. Документ имел столь огромное значение, что меня бросило в пот. Сразу же появилась масса вопросов. Кто знал о его содержании? Не может быть, чтобы Георг V тоже был в курсе. А Ленин? Нет, скорее всего вождя большевиков тоже обманули.

Истину наверняка знали двое: Николай Романов, бывший самодержец всероссийский, и Бэзил Захаров, которого многие считали самым зловещим махинатором всей Европы.

И вот появился третий – Генри Джордж Дайкстон...

Скорость продвижения через снега зависит от плотности наста, причем для всадника это значит еще больше, чем для пешего. Если наст крепок, конь мчится вперед стрелой. Если же снег подтаял, превратившись в кашу из воды и льда, лошадь ступает осторожно, боясь упасть.

Именно в такую оттепель я и угодил. Лошадей приходилось менять беспрестанно. Они еле ползли, а если я пытался их пришпорить, то переходили на галоп, но лишь на несколько секунд. Мое путешествие до Тюмени было сущим мучением. Я шлепал по грязи, мок под ливнем, смешанным со снегом. Мне казалось, что физически невозможно быть более мокрым и замерзшим. Однако я ошибался. До Тюмени оставалась еще добрая сотня миль, когда лошадь споткнулась и я упал в канаву, полную грязной, черной воды. Слава Богу, конь не пострадал, и через некоторое время я снова сидел в седле. Дул ледяной ветер, и я промерз до мозга костей. Необходимо было сделать привал – отогреться и поесть в какой-нибудь деревне. Но я был один, а ночной путник в дикой местности, будь то Сибирь или графство Сомерсет, должен быть крайне осторожен, особенно если его карманы набиты драгоценностями.

Поэтому я поскакал дальше. Зубы выбивали дробь, ноги превратились в куски льда. Меня трясло от озноба. К утру я понял, что серьезно заболел, – меня кидало то в холод, то в жар, подступала тошнота. До Тюмени я добрался, едва держась в седле. Зато успел на поезд, отправлявшийся в Екатеринбург.

Поездка вспоминается мне как кошмарный сон. Я сумел достать билет лишь в вагон третьего класса, битком набитый людьми, багажом и даже скотиной. По соседству со мной, например, блеяла коза, от которой несло еще больше, чем от крестьян. Впрочем, я, наверное, благоухал не лучше. Пар валил от моей мокрой одежды столбом, и мои собратья по несчастью выглядели точно так же – парились в духоте и потели.

Меня мучили голод и жажда, однако достать еду и питье было негде. С каждым часом я чувствовал себя все хуже. Температура поднималась, я весь трясся в лихорадке и обливался потом. Последние три часа я провалялся на полу, погрузившись в сон, больше похожий на обморок.

Вот раздался крик: «Екатеринбург», и я с трудом поднялся на ноги. Судя по вокзальным часам, шел девятый час. Я, шатаясь, выбрался из душного вагона и шагнул в холод и мрак ночи.

До встречи с Рузским оставалось меньше часа.

Лучше бы я пропустил сутки и встретился с ним на следующий день. Мне так необходимо было поесть, выспаться и согреться. Но денег заплатить за ночлег не было – я потратил последние на железнодорожный билет. Остались лишь какие-то копейки, которые я потратил на стакан чая. Это меня немного подкрепило, и все же до гостиницы «Пале-Рояль» я доковылял с большим трудом. Из разговоров на вокзале я знал, что царская семья по-прежнему находится в заточении в доме Ипатьева.

Рузский опаздывал. Это обстоятельство повергало меня в отчаяние, ибо я чувствовал себя все хуже и хуже. Пришлось прислониться к стене гостиницы. Впрочем, обвинять моего компаньона было трудно. Должно быть, он каждый вечер являлся сюда, терпеливо ждал и, не дождавшись, уходил.

В конце концов Рузский появился. Первым делом он сердито спросил:

– Какого черта? Где вас носило столько времени?

Я хотел ответить, но не смог – так стучали зубы. Рузский достал из кармана бутылку:

– Это сливянка. Выпейте-ка.

Я рассказал ему про пароход и про Тобольск. В подробности не вдавался, поэтому много времени не понадобилось.

– Что слышно о Романовых? – спросил я.

Рузский тоже был краток. Собственно говоря, ничего нового не произошло: императорская семья содержалась под стражей, как и прежде. Перемена была всего одна, и мне она показалась зловещей. Специальным указом дом Ипатьева был переименован в Дом особого назначения.

– Что это значит? – спросил я. – Какого «особого назначения»?

Рузский пожал плечами:

– Откуда мне знать? Название как название. Выпейте-ка лучше еще.

Политическая ситуация в городе тоже оставалась прежней. Уральский Совет заседал почти каждый день, решая вопрос о судьбе Романовых.

– Преобладает мнение, что Николая следует казнить.

– Его одного? – спросил я.

– Тут мнения разделились. Председатель Совета Белобородов считает, что нужно расстрелять только царя, а остальных не трогать. Голощекин хочет истребить всю семью. Он говорит, что белые подошли слишком близко и присутствие царской семьи служит для них приманкой.

– А оппозиция есть? – спросил я. – Ведь должен же кто-то возражать, когда речь идет об убийстве детей!

– Они уже не дети, – возразил Рузский. – Разве что мальчик, которому четырнадцать. Да, кое-кто возражает.

– Сколько таких людей в Совете?

– Не знаю, не считал. Многие помалкивают, делая вид, что это проблема второстепенная. Я, разумеется, прилагаю все усилия, но у меня мало что получается. Никто, кроме Белобородова, даже члены Совета, не имеет права входить в Дом особого назначения и видеться с Романовыми. Только часовые. Так что задача не из легких.

– Так все-таки кто выступает против казни? – повторил я свой вопрос.

– Есть там один субъект по фамилии Скрябин, отвечает в комитете за добычу природных ресурсов. Этакое травоядное создание, не признающее кровопролития. Я стараюсь с ним дружить, хотя вслух высказываю противоположное мнение.

– Значит, шанс еще есть?

– Шанс всегда есть, – ответил Рузский".