Он попал в скверное положение. Недоучкой быть не желал. Что делать? Решил отправиться в Пермь, где в реальном училище инспектором классов работал Смирнов, преподававший в свое время в Красноуфимске. Там его боялись за строгость (помнится, он заставил Шапошникова вытащить брюки из сапог). Пришлось просить его посодействовать приему в седьмой класс. Смирнов помог, и Шапошникова взяли с условием жить в общежитии. Директор вдобавок велел дать честное слово быть вежливым и почтительным.

Учился Борис хорошо. По вечерам разрешалось посещать театр, где он частенько слушал оперы. Его товарищи удивились, узнав, что такой способный, знающий ученик собирается идти в военное училище. Считалось, что туда поступают только «недоросли» с креп-

55

ким здоровьем и слабым умственным развитием. Такое мнение было оправданно, что подтвердило поражение царской армии в Русско-японской войне отчасти из-за бездарности высшего командного состава.

Завершил седьмой класс Шапошников успешно, с безупречным поведением. Велико было искушение продолжить образование и стать инженером — завидное, почетное по тем временам положение в обществе. Впрочем, не так все просто. Борису довелось видеть, как на одном южно-уральском заводе, где рабочим платили очень мало, инженер остерегался ходить возле своего предприятия. Он проезжал в экипаже как можно быстрее: обозленные рабочие готовы были и обругать, и побить.

Итак, он решил окончательно: надо поступать в Московское военное пехотное училище. Собирать документы пришлось три недели. Требовалось даже письменное ручательство, что ни в каких тайных обществах не состоишь и впредь к ним принадлежать не будешь.

В августе 1900 года он выехал из дома и через два дня был в Москве. Но здесь, к несчастью, заболел, с высокой температурой пролежал в постели и не смог вовремя явиться в приемную комиссию. Огорченный вернулся к родителям и поступил в контору склада винокуренного завода на должность младшего делопроизводителя с окладом 25 рублей в месяц. В связи со своим новым занятием он подсчитал, что после введения министром финансов Витте казенной монополии на спиртное страна имела немалые доходы и получила возможность укрепить, в частности, свою армию (поучительный пример государственного подхода, напрочь отсутствующий у нынешних российских властей).

Одну часть жалованья он отдавал матери, другую использовал на покупку штатского костюма вместо ученической куртки, оставляя немного для будущей учебы в военном училище. Как он вспоминал, «вечера и праздники проводил за чтением»; приходилось погружаться в тоскливую жизнь уездного городка: «хождение по гостям, приемы гостей с обязательной игрой в коммерческие игры (преферанс, винт) и обильным ужином в заключение». Отношения с сослуживцами были хорошими. Но продолжать такое бесцельное существование не хотелось.

13 августа 1901 года он вновь прибыл в Москву, опасаясь, что может не пройти медицинскую комиссию. Полагалось иметь объем груди не меньше половины роста, а он был длинен (175 см) и худ, к тому же здоровьем не блистал. Из-за большого наплыва поступа-

56

ющих конкурсный балл был около 3,9. И когда он в протоколе медкомиссии прочел «годен», то вздохнул с облегчением. Его зачислили юнкером во вторую роту.

Училище размещалось в Красных казармах в Лефортово. Теперь пришлось испытать всю строгость армейской дисциплины. Нельзя было даже погулять по городу. Здание было мрачное, с маленькими окнами и асфальтовыми полами. «Даже кадетские корпуса, — вспоминал он, — были в более благоприятных зданиях, чем наше училище. Но зато это имело и обратную сторону. Мы до некоторой степени гордились тем, что живем в “казармах”, не так, как изнеженные дворянчики, что, по существу, приучило нас к будущей обстановке, когда пришлось уже быть в настоящей казарме. Состав юнкеров в училище был далеко не дворянский, большинство происходило из разночинцев».

Юнкеров младших классов называли «козерогами». Прозвище не очень-то лестное. Однако старшие относились к ним по-товарищески. В своих воспоминаниях Борис Михайлович подчеркнул: «К чести нашего училища надо сказать, что различий между отношением к юнкеру старшего или младшего класса не было, и «козерог» был равен с юнкером старшего класса. Не то было в Павловском, Александровском, а особенно в Николаевском кавалерийском училищах, где юнкер старшего класса держал себя довольно высокомерно по отношению к «козерогу» и иногда просто измывался над своим товарищем по училищу».

Впрочем, вспомним свидетельство князя, потомка Рюриковичей, крупного ученого, отважного путешественника, яркого мыслителя, известного анархиста Петра Алексеевича Кропоткина. Он учился в Пажеском корпусе — самом привилегированном высшем учебном заведении России. Здесь пребывал «цвет» аристократии. В середине XIX столетия, по свидетельству Кропоткина, среди пажей была обычна «дедовщина».

«Если мальчик каким-нибудь образом не подчинялся капризу камер-пажа, — писал он, — то это вело к тому, что 20 воспитанников старшего класса, вооружившись тяжелыми дубовыми линейками, жестоко избивали ослушника, проявившего дух непокорности». Более того, бывало и нечто похуже:

«Камер-пажи делали все, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие — вне его и гуттаперчивыми хлыстами стегали мальчиков. Цирк обычно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусе по поводу “цирка”, таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше».