Малевская, склонившись над киноаппаратом за своим рабочим столиком, с минуту помедлила ответом. Потом энергично тряхнула головой и резко повернулась к Брускову.

— Как ты себя чувствуешь, Михаил?

— Спасибо, хорошо, — с некоторым удивлением ответил Брусков. — К чему это ты?

— Мне нужно серьёзно поговорить с тобой… Ты решительно настаиваешь на том, чтобы именно я отправилась в торпеде?

Брусков посмотрел на Малевскую и сейчас же отвёл глаза.

— Да, — проговорил он, насупившись.

— Почему? Потому что я — женщина?

— Да.

— Почему же именно теперь ты вспомнил об этом? — Малевская уже не скрывала своего волнения. — Кажется, за время нашей экспедиции я не давала повода делать различие между нами. Я работала наравне с вами, я подвергалась тем же опасностям, я физически здорова, сильна и закалена не менее, если не более, чем ты… Почему же ты теперь вытащил из сундуков прошлого это пыльное рыцарское знамя и размахиваешь им, даже не спрашивая моего мнения? Кто дал тебе право говорить за меня и диктовать Никите правила рыцарского поведения?

Брусков не отвечал. С красными пятнами на лице он молчал, складывая и разворачивая салфетку.

— Почему ты молчишь, Михаил? — говорила Малевская, не сводя с него глаз. В них появилось что-то новое, необычное для Малевской. Сурово сжались тонкие брови, всегда весёлые, ласковые глаза жгли горячим голубым пламенем. Она глубоко и с трудом дышала.

— Почему ты молчишь, Михаил? — настойчиво и нетерпеливо повторила она и, опять не получив ответа, продолжала: — После того, что ты… что ты… пережил за эти сутки, разве не… жестоко было бы подвергать тебя тем же… или, может быть, ещё худшим испытаниям?…

— Нина… — не поднимая глаз, глухим голосом прервал её Брусков. — Нина… Прошу тебя… Не говори об этом…

— Я имею столько же права остаться в снаряде, как ты… как Никита! — страстно продолжала Малевская. — И никто этого права отнять у меня не может!… Никита останется… Это его право и… его… обязанность… Он останется один на один с другим человеком… в самый тяжёлый… в самый опасный момент… когда придётся собрать всё мужество своё… всю силу…

Её голос задрожал, и, тяжело дыша, она на мгновение остановилась. Потом, почти шёпотом, продолжала:

— Сможет ли другой человек поддержать в нём это мужество? В тот час, который, может быть, будет последним… Так… только так стоит вопрос, Михаил!… После того, что произошло…

— Нина!… Нина!… Замолчи!…

Брусков вскочил со стула. Он смотрел на Малевскую глазами, полными мольбы и растерянности.

— Ты думаешь… — с усилием проговорил он, — ты думаешь только о Никите…

— Потому что он остаётся безусловно… И он имеет право на товарища…

— Подожди, Нина… — протянул к ней руки Брусков. — Дай сказать… Разве я для тебя и для него уже не товарищ?

Малевская протестующе тряхнула головой.

— Глупость!

— Подумай же и обо мне, Нина!… Подумай, как я покажусь на поверхности вместо тебя! Что я скажу там, Нина!… Ты права, я не должен был мотивировать своё требование тем, что ты — женщина. Но факт остаётся… Там, на поверхности, ещё существует, ещё действует неписаный закон, что женщина должна в первую очередь… Пойми, Нина, ты гонишь меня на позор… Он останется со мной на всю жизнь!…

С упрямой складкой на лбу Малевская смотрела на носок своей туфли.

— Все знают на поверхности, что ты заболел… Это достаточное основание…

— Но моя совесть, Нина! Ты сомневаешься во мне?… После всего, что я пережил и передумал, я знаю, что до конца буду с Никитой…

Почти задыхаясь от волнения, он опустился на стул.

— Я верю тебе, Михаил, — тихо, но твёрдо сказала Малевская, — и всё же я буду настаивать перед Никитой, чтобы он оставил именно меня. Путь он сам решает. А теперь прекратим этот разговор… Мне нужно закончить работу. Да и тебе следует им помочь. Полежи, отдохни и пойди к ним.

Она повернулась к своему столику и принялась за киноаппарат. Но руки дрожали, перед глазами стоял туман, а сердце билось с такой силой, что казалось — разорвётся грудь…

Опустив лицо на руки, Брусков застыл на стуле в неподвижности.

В каюте наступило долгое молчание. Изредка сквозь опущенную крышку люка глухо доносились голоса Мареева и Володи из нижней камеры.

Мареев показался в люке неожиданно, почти испугав Брускова и Малевскую.

— Ты уже встал, Михаил? Ну, как ты себя чувствуешь?